|
 |
Вопрос о восстановлении подлинного текста Священных Новозаветных Писаний имеет исключительную важность не только для ученых богословов, но и для каждого верующего.
Известно, с какой ревностью трудится классическая филология над произведениями Гомера, Софокла, Цицерона и других античных писателей с целью точного установления каждого выражения и слова и с каким усердием наблюдает новая филология за верной передачей творений Шекспира, Гёте, Пушкина и других новейших классиков.
Понятно, что несравнимо большое значение приобретает для христиан установление подлинного текста Библии, которая является основным руководством на пути ко спасению. Здесь требуется внимательное и бережное отношение не только к каждому слову, но и к каждой букве.
В силу неизвестных нам обстоятельств подлинники Священных Новозаветных книг оказались утраченными уже во II веке, и христианские общины вынуждены были в дальнейшем пользоваться списками или копиями с оригиналов.
По мере распространения таких копий в рукописной традиции накоплялись ошибки и отклонения от подлинников, увеличивались разности в чтениях, или варианты. Это накопление неисправностей и разночтений происходило частью не намеренно, — вследствие ошибок глаза, слуха, памяти писцов, частью же намеренно — из-за желания объяснить казавшееся неясным, исправить казавшееся неточным, дополнить казавшееся недостающим. Имеются свидетельства древних писателей, что текст Священных книг подвергался иногда и злонамеренным искажениям со стороны еретиков* [*Eusevius, Historia Ecclesiae, IV, 29; V, 38.].
По указанным причинам очень рано выявилась настоятельная потребность очистить греческий текст Новозаветных Писаний от вариантов и возвести его, по возможности, к первоначальному единству.
К сожалению, история не сохранила нам вполне ясных сведений о древних критических пересмотрах Новозаветного текста. Имеющиеся у блаженного Иеронима указания на труды в данной области Памфила, Исихия и Лукиана не отличаются определенностью и касаются скорее исправлений Ветхозаветных книг* [*Hieronymi, Praefat ad I. Paralipom. ep. 106, 2.]. Во всяком случае, если и были попытки со стороны отдельных благочестивых мужей привести Новозаветный текст к единству и однообразию, то они не имели успеха, и по мере распространения христианства разночтения в списках Новозаветных книг продолжали умножаться.
Вопрос об очищении Новозаветного греческого текста от позднейших наслоений и восстановлении его в первоначальной чистоте снова возник в XVI веке, когда рукописная традиция уступила место искусству книгопечатания и когда зародилась мысль о необходимости критического издания Нового Завета. Так возникла новая богословская наука — текстуальная критика.
Путь исканий текстуальной критики далеко еще не закончен, но уже и проделанная работа настолько значительна, что замалчивать ее результаты было бы несправедливо и неразумно.
Мы не можем стать на точку зрения римско-католических писателей, которые всегда были враждебны к научным изысканиям и с конца XIX века в лице своего представителя капуцина Гетценауера отвергли всякое значение текстуально-критических исследований* [*Hetzenauer P., Wesen und Principien der Bibelkritik auf katolischer Grandlage, Insbruck, 1900.].
С другой стороны, нельзя принимать без самой строгой проверки тех положений и выводов, которые предлагают нам западноевропейские критики текста, преимущественно протестантские ученые, так как в своих построениях они не всегда придерживались строго научных позиций и нередко подходили к решению того или иного текстуального вопроса под углом зрения узкого конфессионализма. Указанное явление наблюдается, например, в самом подборе рукописных материалов, привлекаемых текстуальной критикой для установления первичного текста. Большинство критических изданий исключили из хора свидетельств такие авторитетные текстуальные памятники, как византийские курсивные рукописи (минускулы), литургические книги (лекционарии) и древнеславянские переводы, что привело к значительным отклонениям этих изданий от общепринятого на Православном Востоке церковного текста.
Вполне понятно, что православная богословская наука не может отнестись безразлично к подобного рода опытам по восстановлению первоначального греческого текста Нового Завета.
В настоящее время внимательная оценка позднейших критических изданий Новозаветного текста приобретает для православных русских людей особо важное значение и интерес в связи с предпринятым в Париже новым переводом Священных Новозаветных книг на русский язык. В предварительной заметке по поводу этого перевода, помещенной в предыдущем номере нашего журнала* [*А. Алексеев, К вопросу о новом переводе на русский язык Евангелия от Матфея, ЖМП, 1954, № 2], отмечалось, что инициаторы предприятия считают существующий Синодальный русский перевод Нового Завета (1862) устаревшим и требующим пересмотра и исправления в соответствии с позднейшими достижениями новозаветной текстуальной критики. Поэтому в основу нового русского перевода кладется текст последнего критического издания Нестле (Штутгарт, 1949), и все отклонения от него общепринятого церковного текста или заключаются в скобки, как проблематичные, или совершенно отвергаются, как ошибочные. Надо сказать, что издание Нестле не имеет характера оригинального исследования, а построено на основе текстов предшествующих крупнейших критических изданий: Тишендорфа, Хорта, Вейса, Г. Зодена.
Мы полагаем, что для оценки указанного нового перевода будет не бесполезно кратко осветить состояние текстуально-критической науки в лице ее главных, преимущественно протестантских, представителей и выявить, насколько оправдываются текстуальным преданием имеющиеся в критических изданиях отклонения от общепринятого церковного текста.
Остановимся, прежде всего, на обзоре рукописных свидетельств, которыми в настоящее время располагает текстуальная критика.
Ни одно творение древности не представлено с такой полнотой рукописными свидетельствами, как Священные книги Нового Завета. Одних только греческих манускриптов с Новозаветным текстом, относящихся к III—XVI векам, зарегистрировано к настоящему времени свыше 4000. Сюда следует прибавить огромное количество древних переводов и творений церковных писателей с цитатами из Священных Новозаветных книг.
Однако не все рукописные памятники Нового Завета пользуются одинаковым доверием со стороны западной критики. Из греческих манускриптов она придает особое значение унциальным рукописям ввиду их преимущественной древности (IV—IX века). По классификации Нестле* [*Eb. Nestle. Einfuhrung in das Griech. N. Т., Gottingen, 1923, 85.] таких рукописей насчитывается около 170, причем наиболее важными среди них являются: Синайский кодекс (IV—V век), Ватиканский (IV— V век), Александрийский (V век), Ефрема Сириянина (V век) и кодекс Безы (VI век). За последние пять лет указанные пять унциалов, особенно Синайский и Ватиканский, стояли в центре внимания большинства критических работ на Западе.
Гораздо меньшее значение придают западные ученые курсивным рукописям, или минускулам, которых зарегистрировано 2320. По времени происхождения они относятся к IX—XVI векам. Несмотря на свой сравнительно молодой возраст, многие минускулы не менее ценны, чем майюскулы, так как удержали' древнейший текст. Огромное количество их еще ждет своих исследователей.
Еще в большем пренебрежении, чем минускулы, находились до самого последнего времени на Западе лекционарии, или греческие литургические списки. Между тем, уже в силу исторических и бытовых условий своего происхождения, означенные памятники должны быть отнесены к разряду наиболее ценных текстуальных свидетельств Нового Завета. Переписчики их, находясь под бдительным контролем Церкви, избегали малейших отклонений от оригиналов, что является лучшей гарантией древности и неповрежденное содержащегося в них текста. До настоящего времени зафиксировано свыше 1500 лекционариев, из них 1000 евангелиариев и около 500 апостоляриев.
С конца XIX века в научном обращении появляются новые текстуальные источники — папирусные фрагменты. По своей древности они принадлежат к числу первоклассных свидетельств, так как восходят в большинстве своем к III веку и, следовательно, стоят ближе ко времени происхождения Священных Новозаветных Писаний, чем самые древние унциалы. Обычно — это отдельные листы с несколькими стихами евангельского или апостольского текста. Понятно, что столь отрывочные материалы, при всей их внушительной древности, не могут иметь большого значения для реконструкции первоначального текста Нового Завета в целом.
Важное место среди новозаветных текстуальных свидетельств занимают древние переводы. Наиболее ценными среди них признаются: сирийские (Пешито, Куртоновский, Синайский, Палестинский и Филоксено-гераклейский, египетские (богаирский, саидский и файюмский) и латинские (африканский, италийский, галльский и Вульгата). Из более поздних ученые привлекают иногда эфиопский и готский. Все остальные переводы, в том числе и славянский, текстуальная критика относит к числу малоценных.
Последнюю группу текстуальных свидетельств Новозаветных Писаний составляют творения Отцов и Учителей Церкви.
Относительно большинства греческих рукописей, особенно унциалов, мы не можем точно установить времени и места их происхождения. Переводы помогают нам установить страну, в которой то или другое чтение употреблялось. Произведения же церковных писателей указывают место и время происхождения чтений. Последнее обстоятельство очень важно для истории текста Нового Завета. Только путем сравнения показаний греческих рукописей, переводов и текстуальных цитат из творений церковных писателей текстуальная критика в состоянии придти к более или менее определенным выводам. Таков круг источников, которыми располагает текстуальная критика.
Работа по собиранию и изучению рукописных материалов проделана очень большая. Но она имела лишь подготовительный характер. Необходимо было разобраться в многоголосом хоре свидетельств, выявить и классифицировать все варианты и, наконец, твердо установить все основные принципы реконструкции, на основании которых можно было бы с уверенностью признать то или иное чтение правильным и, следовательно, первоначальным. Все это составляло предмет дальнейших изысканий, непосредственно связанных с установлением подлинного Новозаветного текста.
Надо сказать, что усилия ученых критиков в данном направлении оказались далеко не столь успешными и плодотворными, как в части собирания материалов.
Причина заключалась в том, что в вопрос об основных началах реконструкции внесен был элемент субъективности, который породил целый ряд противоречивых гипотез, построенных или на конфессиональном, или на скептическом произволе. В результате среди выпускаемых критических изданий обнаружилась такая же разноголосица, какая наблюдалась в среде рукописных свидетельств.
Первым опытом установления греческого Новозаветного текста в его первоначальном виде является "Комплютенская Полиглотта" 1514 года, изданная испанским кардиналом Ксименесом де-Циснером. Новый Завет содержит два столбца: слева греческий текст, справа — латинский. В основу латинского положен перевод блаженного Иеронима конца IV века. Что касается греческого текста, то он построен на согласованном свидетельстве греческих рукописей византийской группы.
Почти одновременно с появлением "Комплютенской Полиглотты" было выпущено издание греческого Нового Завета в Базеле (1516 г.), подготовленное знаменитым гуманистом Эразмом. Издание повторено в 1519, 1522, 1527, 1535 годах, причем аппарат последних изданий состоял из 8 греческих рукописей и трех произведений церковных писателей.
В средине XVI века появились знаменитые издания Роберта Стефана, подготовленные им при содействии ученого тестя Симона Колинея и сына Генриха. Особого внимания заслуживает 3-е издание 1550 года, получившее название "regia", и легшее впоследствии в основу издания известного под именем Textus receptus. Это, собственно, первое издание с критическим аппаратом. В распоряжении издателя находилось значительное количество новых ценных рукописей разной древности (около 15), в том числе кодекс Безы (VI век) и Парижская рукопись VIII века, которые были использованы с известным знанием научно-критических приемов. Вышедшее в следующем 1551 году 4-е издание Стефана заключало в себе впервые деление текста на главы и на стихи с обозначением порядка стихов арабскими цифрами. Указанное деление текста вошло затем во всеобщее употребление.
После Стефана критическую работу по восстановлению подлинного текста Нового Завета продолжал Беза, выпустивший с 1565 по 1611 год 10 изданий Библии. Особенностью его изданий было то, что здесь использованы были новые рукописи западного типа и впервые восточные переводы (сирийский и арабский). В дальнейшем интерес к восточным переводам усиливается.
В культурных центрах западного мира подготовляются одна за другой знаменитые полиглотты: Антверпенская 1569—1572 гг. Парижская 1630—1633 гг. и Лондонская 1657 г., в которых рядом с греческим текстом и Вульгатой даны переводы: сирийский, эфиопский, арабский и персидский.
К началу XVII века критический аппарат настолько расширился, что голландские книгоиздатели Эльзевиры нашли возможным одному из своих изданий (1633 г.), подготовленному на основании сличения всех известных к тому времени текстуальных свидетельств, присвоить название Textus receptus, то есть восстановленный, исправленный текст. Textus receptus получил широкое распространение в Европе и до последнего времени пользовался большим авторитетом. Этот текст лежит в основе и нашего общепринятого на Православном Востоке церковного текста.
В течение XVII века текстуальные исследования не прекращались и завершились исследованием Оксфордского епископа Фелля в 1675 году, использовавшего около 100 новых греческих рукописей и древние переводы, в том числе готский Ульфилы и коптский (богаирокий). Итоги текстуально-критических работ за указанное время (1500—1700) подвел современник Фелля французский ученый Рихард Симон, выпустивший в 1689 году в Роттердаме свою "Histoire critique du texte du Nouveau Testament" ("Критическую историю Новозаветного текста").
Рассмотренный период, названный у Грегори, младенчеством критики, оказался наиболее плодотворным в смысле установления подлинного греческого текста Нового Завета. Издания Роберта Стефана 1550 года и Эльзевиров 1633 года, поскольку они придерживались церковных поручительств и свидетельств святых Отцов, дали наиболее надежный и близкий к первоисточнику церковный текст.
В дальнейшем текстуальная критика на Западе отклонилась от этого пути и, несмотря на черзвычайное обогащение критического аппарата, не смогла добиться положительных результатов.
Второй период в истории текстуально-критических исследований Нового Завета (1700—1830 гг.) открывается трудами Милля и Бентлея. Характерные особенности его: тщательное выявление всех накопившихся в рукописном предании разночтений и попытки классифицировать рукописные свидетельства по фамилиям или типам.
Уже Миллю удалось собрать до 30 тыс. вариантов в рукописных текстах Нового Завета. В начале XIX века количество их определялось в 80 тыс. По справедливому выражению Бенгеля, исследователи Новозаветного текста оказались в таком дремучем лесу разночтений, из которого, казалось, невозможно было выбраться. Выход был найден тем же Бенгелем в классификации манускриптов с точки зрения их родства по группам, или по позднейшей терминологии, по фамилиям, типам, рецензиям. Сам Бенгель установил две группы, или фамилии, рукописных свидетельств: 1) азиатскую, представленную, по его мнению, менее ценными восточными памятниками, и 2) африканскую, обнаруженную им в Александрийском кодексе, в эфиопском и коптском переводах и в греко-латинских манускриптах.
В середине XVIII века ученый Бетштейн в предисловии к своему изданию впервые ввел принятую до самого последнего времени систему обозначения кодексов: майюскулов или унциалов — большими латинскими буквами (а при использовании всего алфавита — еврейскими), минускулов, или курсивных рукописей — арабскими цифрами.
В 1765 году известный библиолог Соломон Землер при классификации рукописных материалов впервые употребил слово рецензия, причем он выделил три рецензии: 1) александрийскую, 2) восточную, употреблявшуюся в Антиохии и Константинополе и 3) западную. То же деление принял ученик Землера Грисбах, привлекший для своего издания множество новых документов.
Характерным для изысканий Бенгеля, Землера и Грисбаха было то, что в противоположность ранним изданиям, опиравшимся, главным образом, на свидетельства восточной или византийской формы, они признали имеющими значение для установления подлинности текста только александрийскую и отчасти западную рецензии, византийскую же совершенно устранили, считая ее смесью двух первых рецензий.
Такое отрицательное отношение к самой многочисленной группе памятников вызвало резкую оппозицию со стороны Маттэи, который занимал одно время кафедру классической литературы в Московском университете (1772—1784). Располагая громадным и ценным рукописным материалом, вывезенным с Афона, этот ученый в своих теоретических работах и изданиях (1788—1807) решительно выдвинул значение византийской рукописной традиции, как наиболее надежного источника. Однако большинство западных критиков конца XVIII века — начала XIX века (Хуг, Эйхгорн, Шольц) продолжали следовать Грисбаху.
Таким образом, второй период в текстуальной критике отмечен борьбой между двумя течениями: между сторонниками восточно-византийской формы текста, лежащей в основе Textus receptus, и почитателями древних унциалов, составлявших александрийскую группу. Борьба заканчивается победой унциалофильского течения. В XIX веке текстуальная критика в лице ее протестантских представителей без сожаления порывает с Textus receptus. Наступает время, когда первоначальный текст Нового Завета ищут без опоры на церковную текстуальную традицию.
Начало третьему и последнему периоду (с 1830 года) положено трудами берлинского профессора Карла Лахмана, который совершенно отверг молодые рукописи (минускулы), как свидетелей, и создал текст на основании нескольких унциалов. В дальнейшем росте унциалофильских тенденций важную роль сыграло открытие и опубликование знаменитого "Синайского кодекса". Под обаянием его Тишендорф в своем 8-м издании Нового Завета отклонился от Textus receptus в 3572 местах.
По пути Тишендорфа пошли Триджельс, Вейс и ряд других издателей второй половины XIX века.
Конец прошлого века отмечен в истории текстуальной критики крупнейшими трудами кембриджских профессоров Весткотта и Хорта, посвятивших 28 лет совместной работы изучению текста. На основании тщательного сравнения всего накопившегося документального материала указанные ученые выделили четыре формы текстуальных свидетельств:
1) сирийскую, известную прежде под названием византийской или константинопольской;
2) западную, засвидетельствованную греко-латинскими манускриптами и древнелатинскими переводами;
3) александрийскую, представленную древними унциалами и египетскими переводами и
4) досирийскую, обнаруженную учеными в кодексах Синайском и Ватиканском и в древнесирийских и древнелатинских переводах.
Последнюю форму Весткотт и Хорт признали первичной и усвоили ей наименование "нейтрального текста".
Задача исследователей свелась к восстановлению "нейтрального текста", а так как главными авторитетами для него явились кодексы Синайский и Ватиканский, то реконструированный Весткоттом и Хортом Новозаветный текст, который они считали первоначальным, по существу оказался текстом двух указанных древних манускриптов.
Начало XX столетия ознаменовалось появлением нового грандиозного труда по реконструкции Новозаветного текста. Труд этот принадлежит профессору Берлинского университета Герману фон-Зодену* [*Die Schriften des Neuen Testamentes in ihrer altesten erreichbaren Textgestalt hergestelt auf Grund ihrer Textgeschichte. B. I, Abt. 1—3, Berlin; B. II, Gottingen, 1902—1913.]. Он построен на несколько иных началах по сравнению с прежними изданиями. Главное внимание ученого направлено было на восстановление истории текста, для чего он привлек всю совокупность рукописного материала, то-есть как майюскулы, так и минускулы, и старался оперировать не с отдельными кодексами, а с типами текстов. Реконструкция типов привела Зодена к установлению трех основных форм или рецензий Новозаветного текста, появившихся на границе III и IV столетий в Палестине, Александрии и Антиохии.
Первой оказывается та, текст которой, по словам блаженного Иеронима, издал Памфил. Лучшим представителем ее является кодекс Безы (D) и по существу она совпадает с той формой текста, которая до Зодена фигурировала под названием "западного текста". Она отмечена у Зодена сиглой J (Ιερουσαλημ).
Вторая рецензия долгое время известна была под названием александрийской или египетской. Зоден наименовал ее со слов блаженного Иеронима исихиевской и обозначил сиглой Н — начальной буквой автора (Ησυχιος). В основе ее, по мнению ученого, лежат тексты двух древнейших унциалов — Синайского и Ватиканского.
Третья рецензия — это так называемая Κοινη. По своему происхождению она приурочивается к Антиохии Сирийской, создана мучеником Лукианом и распространена была в Сирии и в провинциях Константинополя. Ближайшими ее представителями являются великие Отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Феодорит Кирский, а затем за нее голосуют множество поздних унциалов и вся почти масса минускулов и лекционариев. В основном рецензия эта совпадает с Textus receptus или с традиционным церковным текстом и обозначалась раньше как византийская или константинопольская форма текста. Зоден отметил ее буквой К и признал наиболее отклонившейся от первотекста.
Восстановив в идеальном виде три указанные рецензии, Зоден справедливо не признал ни в одной из них первоначальной формы Новозаветного текста, как поспешно делали его предшественники, а попытался найти эту форму в дорецензированном тексте, который он обозначил сиглой J — Н — К.
При реконструкции этого текста ученый руководствовался следующими правилами:
1) чтение, прочно стоящее в двух рецензиях, принимать за предка;
2) отдавать предпочтение тем чтениям, которые не вызваны влиянием параллелей.
Реконструированный им дорецензированный текст он сопоставляет затем со всем имеющимся текстуальным материалом III и II веков, причем обнаруживается, что восстановленный текст J — Н — К не стоит в каком-либо резком противоречии с отрывочными текстуальными данными II—III столетий. А если так, то Зоден считает возможным признать J — Н — К текстом первоначальным, или, по крайней мере, таким, который употребляем был христианами в начале II века.
Надо сказать, что восстановленный Зоденом текст действительно более близок к первоначальному оригиналу, чем все известные до него унциалофильские издания. Замечательно, что этот текст обнаруживает явную склонность к сближению с традиционным церковным текстом.
Однако и Зоден не удержался до конца на позициях научной объективности. В частности, значительной долей субъективизма страдает его характеристика рецензий. По этой характеристике наиболее удаляющейся от первотекста оказывается рецензия К, а наиболее близкой к нему рецензия Н, которую ученый и положил в основу реконструированного им первоначального текста. А так как рецензия Н построена главным образом на двух кодексах — Синайском и Ватиканском, то и реконструированный Зоденом текст в основе своей оказался текстом этих двух кодексов.
Труд Зодена является последним крупным предприятияем в области научных текстуально-критических изысканий. После него не выходило ни одной оригинальной работы по реконструкции Новозаветного текста.
Подводя итоги текстуально-критическим исследованиям, мы приходим к следующим выводам. Главные усилия ученых направлены были на восстановление истории греческого Новозаветного текста. Не имея твердой опоры для этого в прямых исторических известиях, последователи старались достигнуть поставленной цели путем классификации текстуальных свидетельств с точки зрения их родства и географической близости.
Поиски в данном направлении привели к установлению так называемых типов или рецензий. Наиболее последовательно система типов и рецензий проведена была Зоденом. Но эта система не дала положительных результатов, с одной стороны, ввиду ее исторической шаткости, а с другой — ввиду резких разногласий в среде критиков в отношении оценки достоинства отдельных рецензий. Равным образом не оправдала себя и принятая целым рядом издателей идея приоритета древности свидетельства, так как, во-первых, число древних унциалов оказалось весьма ограниченным и, во-вторых, среди этого крайне небольшого круга свидетелей не наблюдалось согласия, и ученым часто приходилось произвольно решать вопрос, кому из поручателей отдать предпочтение при установлении того или иного чтения. В результате текстуальной критики, несмотря на вековые усилия, не удалось устранить того обилия вариантов, какое наблюдалось в рукописных источниках, и свести текст к первоначальному единству.
В одном отношении наблюдается согласие критических изданий: все они под влиянием унциалов значительно отклоняются от Textus receptus и от общепринятого Православной Церковью текста. Вполне понятно, что для нас чрезвычайно важно установить, насколько оправдываются эти отклонения текстуальным преданием.
Расхождения критических изданий с традиционным церковным текстом довольно многочисленны. Сюда относятся, прежде всего, пропуски отдельных мест, выражений и слов, а затем прибавки и замена слов и выражений. Так, например, издания Тишендорфа, Триджельса, Весткотт — Хорта, Вейса, Нестле и Зодена пропускают у Матфея: 1, 25 — слова "Своего первенца"; 5, 44 — выражение "благословите клянущие вы, добро творите ненавидящим вас (и молитеся), за творящих вам напасть"; у Луки: 1, 28 — слова "благословенна Ты в женах" и 20, 43—44; 24, 12 — некоторые издания совершенно опускают, другие заключают в скобки, как спорные; у Иоанна: 5, 3—4 и 7, 53—8, 11 — почти все издания считают позднейшей вставкой; 1, 18 — вместо церковного чтения "Единородный Сын, Сый в лоне Отчи", критические издания предлагают такую форму: "Единородный Бог, Сый в лоне Отчи"; б, 69 — вместо церковного чтения "яко Ты еси Христос, Сын Бога Живаго", большинство изданий предлагают: "Яко Ты еси Святый Божий"; 9, 35 — вместо церковного чтения "Ты веруешь ли в Сына Божия", критические издания читают "веруешь ли ты в Сына Человеческого".
Выписку расхождений критических изданий с общепринятым церковным текстом можно было бы значительно продолжить, но для наших целей достаточно и приведенных вариантов.
Анализ отклонений критических текстов от общепринятого церковного с точки зрения их текстуальной прочности и обоснованности позволяет нам сделать целый ряд вполне определенных выводов.
Первое, что бросается в глаза при рассмотрении текстуального аппарата, на который опираются критические издания, это — явная приверженность их к александрийской или египетской, а, по Зодену, к исихиевской рецензии (Н). Всякое чтение, подкрепляемое данной группой поручителей или только главными из них, принималось критиками как древнейшее и первоначальное. Представители западной фамилии (рецензии J) привлекались лишь в спорных местах.
Что же касается византийской, или константинопольской, фамилии (рецензии К), то она большинством ученых критиков совершенно игнорировалась, несмотря на поразительное согласие ее поручителей. Почти все чтения, которые составляют ее особенность и приняты в Textus receptus и нашем церковном тексте, отнесены критическими изданиями к числу испорченных и помещены в примечаниях или заключены в скобки, как проблематичные.
Такая своеобразная оценка трех основных групп рукописных свидетельств совершенно не оправдывается характером текстуального материала и должна быть отнесена к проявлению субъективного произвола критиков.
В самом деле, игнорируемая большинством западных ученых византийская форма представлена многими авторитетными унциалами, подавляющим большинством греческих минускулов, сотнями лекционариев, древнесирийскими, готскими и славянскими переводами и всеми писаниями Отцов Церкви, живших в Сирии и Константинополе. При этом указанный хор свидетельств поражает своей согласованностью.
Совершенно иная картина наблюдается в отношении двух других текстуальных фамилий: западной и александрийской.
Следы западной рецензии встречаются не только в кодексе Безы и древнелатинских переводах, но и во многих памятниках византийской и александрийской фамилий. Естественно, что многие ученые вынуждены были отвергнуть западную рецензию, как самостоятельную величину.
Еще менее оснований имеется для увлечения александрийской группой памятников. Ни одна из рассматриваемых нами форм не страдает таким разногласием своих поручителей, как форма александрийская. Здесь каждый из свидетелей идет своим путем, причем многие из них отклоняются часто в сторону византийской фамилии.
Естественно, возникает вопрос, почему большинство западных критиков так упорно отвергали авторитет византийского текста, принятого на всем Православном Востоке и победоносно распространявшегося по другим странам мира, предпочитая этому тексту чтения довольно малочисленной группы свидетельств александрийской фамилии?
Несомненно, в данном случае значительную роль играла конфессиональная неприязнь к Восточному Православию, что ясно отразилось в высказываниях одного из популяризаторов текстуальной критики, Августа Потта, который писал: "Вульгата — это мумия, хорошо законсервированная, Textus receptus — труп, только текст Лютера — жизнь"* [*Aug. Pott. Der Text des Neuen Testamentes nach seiner Geschichte. Entwickelung, Leipzig, 1906, S. 10.].
Но, помимо конфессиональной неприязни к византийско-восточным памятникам, ученых прельщала большая древность египетских манускриптов. А так как среди рукописей этой группы наблюдалось сильное разногласие, то некоторые чтения, принятые целым рядом критических изданий, покоятся на показании только двух унциалов — Синайского и Ватиканского. Спрашивается: можно ли такие чтения признать самыми древними и первоначальными и предпочесть их общепринятому церковному тексту?
Не являются ли они, как замечает Шольц, произволом отдельных справщиков?
Определенную реакцию против слишком большого доверия унциалам представляет собою упомянутый выше труд Зодена. Наиболее наглядно это показывают чтения третьего ряда примечаний его критического издания. Сюда отнесены чтения случайные, составляющие ошибки в типах и отдельных рукописях. Вместо них в текст приняты такие чтения, текстуальная прочность которых устраняет всякую спорность относительно их подлинности.
Всматриваясь в отвергнутые чтения с точки зрения их текстуального обоснования, мы замечаем три довольно знаменательные явления:
1. В числе этих чтений попадают преимущественно такие, которые представлены лишь отдельными унциалами — главным образом алеф, B C D.
2. Чтения эти принимают издания унциалофилов — Лахмана, Тишендорфа, Триджельса, Весткотт — Хорта, Вейса.
3. Наиболее верными общему голосу текстуального предания остаются близкие к традиционному церковному тексту издания Стефана, Безы, Эльзевиров и Маттэи,
Таким образом, издание Зодена наносит решительный удар господствующему со времени Лахмана в текстуальной критике унциалофильству и делает первый шаг в сторону реабилитации Textus receptus, представляющего в своей основе традиционный церковный текст.
Однако и Зоден не избежал ошибок, характерных для унциалофильских изданий. Это особенно ясно обнаруживают чтения второго ряда примечаний его издания. Здесь помещены чтения, которые Зоден считает не имеющими достоинства автентичных. Большинство из указанных чтений представлены рецензией К. Отвергая эти чтения, Зоден признал одни из них продуктом эллинизации языка, другие — влиянием параллелей.
Первое из приведенных положений покоится, несомненно, на том взгляде, что Священные Новозаветные Писания предложены были читателям на диалекте, который являлся общепринятым во времена начала христианства. Этот диалект известен под именем Ko-.vt и сильно удаляется от аттических форм в сторону народных. Однако отсюда вовсе не следует, что в новозаветных памятниках вульгарная форма должна совершенно вытеснить классическую.
Равным образом неосновательна подозрительность Зодена к параллелям. Поскольку предметом Священных Писаний служили одни и те же христианские истины, они, понятно, требовали более или менее сходного словесного выражения.
Отвергнув на основании таких односторонних взглядов чтения, характерные для рецензии К, Зоден весьма мало считался и с голосом рецензии J. Вполне ценной величиной у него выступала лишь рецензия Н, которая и положена была в основу реконструированного текста. А так как среди свидетельств этой рецензии замечалось необычайное разногласие, то Зоден весьма часто опирался при установлении текста лишь на показания двух важнейших представителей этой рецензии — на кодексы Синайский и Ватиканский.
Как отмечено выше, издание Зодена является последним словом науки в области текстуальной критики. Все вышедшие после него издания не имеют оригинального характера и воспроизводят тексты предшествующих критических изданий. Наибольшей популярностью из современных изданий в протестантском мире пользуются издания Нестле, выпускаемые Британским и Иностранным Библейским Обществом. В основу своих изданий Нестле берет тексты Тишендорфа, Вейса, Хорта и Зодена, отдавая в некоторых спорных местах предпочтение то одному, то другому. Последнее издание Нестле 1949 года (19-е) и взято за образец и основу авторами нового русского перевода Новозаветных Писаний, который подготавливается в настоящее время в Париже при содействии Британского и Иностранного Библейского Общества.
Если мы попытаемся подвести итоги вековым усилиям установить подлинный Новозаветный текст, то они сведутся к следующему.
Большинство текстуально-критических работ покоилось на мысли о существовании отдельных редакций или рецензий Новозаветного текста. Главная задача заключалась в том, чтобы восстановить дорецензированную форму текста, которая и должна быть первоначальной. Но так как среди ученых не было согласия в оценке рецензий, то выдвигались разные типы текста в качестве древнейшего или подлинного.
До конца XIX века господствовала александрийская форма, принятая многими критическими изданиями в качестве древнейшей (Лахман, Тишендорф, Триджельс и другие). Но поскольку поручителями этой формы была небольшая группа египетских унциалов и притом мало согласных между собой, самостоятельное существование александрийского текста признано весьма сомнительным.
С конца XIX века большой авторитет в мире ученых критиков приобрел текст, добытый трудами Весткотта и Хорта, и известный под названием нейтрального. Однако и этот текст оказывается далеко непрочной величиной. Он построен в основном на Ватиканском кодексе с подкреплением его в отдельных местах Синайским и несколькими другими унциалами. Каждый из указанных памятников стоит одиноко. Эта изолированность означенных свидетельств не дает ручательства за их достоинство. Вполне понятно, что опирающийся на подобного рода поручителей текст не может претендовать на всеобщее признание.
В последнее время следы первоначального текста пытаются найти в западном тексте. Главными его представителями являются кодекс Безы (D) и затем древнесирийские и древнелатинские переводы. Оценивая, однако, этот текст по существу, мы вынуждены выразить сомнение в самом его существовании. Все, что говорится по поводу западного текста, относится собственно к собранию вариантов, добытых из разных источников и потом получивших этикетку западного текста. Поэтому здесь можно говорить о работе многих отдельных лиц в разных местах и в разное время, а не о работе одного редактора, а тем более автора.
Наконец, несколько особняком стоит текст, добытый Зоденом (J — Н — К). Ко времени появления его текстуальная критика зашла в тупик в своем психопатическом пристрастии к унциалам. Зоден попытался найти выход из создавшегося положения, положив в основу своих исследований более здоровые принципы. Но и издание Зодена, как и все другие позднейшие критические издания, не может считаться за образец или исходную форму для установления первоначального текста Новозаветных Писаний.
Мы склонны утверждать, что за последние 150 лет текстуально-критическая наука, стремившаяся под влиянием унциалов дискредитировать Textus receptus, стояла на ложном пути.
По справедливому замечанию проф. Н. Н. Глубоковского, гораздо безопаснее и научнее отправляться для отыскания подлинных чтений Новозаветных Писаний от нашего церковного текста. Реконструкция последнего должна быть ближайшей и первейшей задачей текстуальной критики.
Как известно, ближе всего к церковному тексту стоит Textus receptus. От него и должна исходить текстуальная критика при установлении церковного прототипа, а следовательно, и первоначального текста вообще.
Церковный текст должен стать пробой при определении достоинства как отдельных чтений, так и целых манускриптов. Поэтому должны получить весьма важное значение такие пренебрегаемые до сих пор критикой рукописные свидетельства, как византийские курсивные рукописи, литургические книги, или лекционарии, и древние славянские переводы. Последние особый интерес представляют в двух редакциях: древней Кирилло-Мефодиевской и русской XIV века, усвояемой Святителю Алексию, Митрополиту Московскому. Как показывают списки этих редакций, в основе их лежали лучшие греческие кодексы IV—IX веков.
Основной причиной бесплодности позднейших многочисленных текстуально-критических изысканий было то, что работы велись без опоры на церковную текстуальную традицию. При выборе рукописных свидетельств и установлении чтений западные критики руководились не авторитетом Церкви, являющейся единственной истинной хранительницей Слова Божия, а личными взглядами, что привело к бесконечным спорам и разногласиям.
Выход из этого круга фатальных колебаний может быть один — обратиться к традиционному церковному тексту, как исходному пункту всех дальнейших текстуальных изысканий.
Замечательно, что еще блаженный Августин, жалуясь на разнообразие и разногласие существовавших в его время переводов, предлагал обращаться в сомнительных местах к подлинным греческим, а особенно принятым Церквами, более в сем деле опытными и разборчивыми. Только при такой постановке критика получит прочную точку опоры.
В текстуальных вопросах, как и во всех других случаях, православный богослов должен руководиться правилом: nihil aliud probamus, nisi quod Ecclesia.
А. Иванов,
доцент Моск. Дух. Академии
|
|