ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ СЛАВЯНСКОГО ПЕРЕВОДА БИБЛИИ

          Следующая [после периода 1564-1663 годов. — Ред.] более важная в научном отношении ступень изучения или бытового осмысления библейского текста связывается с именем лучшего ученого московского периода XVII века — Епифания Славинецкого. Епифаний вместе с другими киевскими учеными был вызван Московским правительством в Москву в 1649 году «для переводу Библеи греческие на славенскую речь»¹. Потребность в Библии в Москве в это время вызывалась, по-видимому, главным образом практической целью — привести в порядок общий церковно-богослужебный строй соответственно с иерархическим достоинством русской церкви и высоким самосознанием государственной власти. Недочеты в этом строе или, вернее, в отчетливом представлении своего исповедания сознавались давно, но обнаружились с особенной выразительностью во время переговоров московского правительства по делу королевича Вальдемара в начале XVII века. По поручению Собора 1674 года, Епифаний имел намерение перевести всю Библию «с книг греческих самых Седмдесятых преведения». В предисловии к сделанному им во исполнение этого поручения переводу Евангелия Епифаний подробно излагает свой взгляд на задачи своего труда и предшествующий ему вид Библии. «В Славянской Библии премногая суть прегрешения в речениях и разумении, не от хитрости, но от простоты и неведения, и несогласие величайшее с еллинского Седмдесятых преводников», заявляет Епифаний по сличении московского издания Библии 1663 года с греческим текстом. «Грех великий есть нам славеном... и укоризна и безчестие крайнейшее от иностранных народов, яко не имамы Библии добре переведенныя, паче же в священном Евангелии премногая суть погрешения»². Судя по его общим сейчас указанным взглядам, по источникам его работы (Франкфуртское издание Греческой Библии 1597 года, а у его учеников и продолжателей библейной справы — Лондонские издания Библии 1587 и 1600 годов. Греческая рукописная Библия, весьма древняя, взятая из Типографской библиотеки, славянский перевод Нового Завета святителя Алексия и много других греческих и славянских рукописей библейского текста), а главным образом по тому. что он был питомцем Киево-Могилянской коллегии ее первого периода, когда в основе образования стояло греческое влияние, можно было думать, что редакция Епифания выйдет довольно однородною и цельною справою Славянской Библии по тексту Септуагинты, насколько это было доступно XVII веку. Но ему не удалось исправить ошибки простоты и неведения предшествующих поколений: отвлекаемый другими книжными работами, он успел только перевести Новый Завет, оставшийся в рукописи — ныне собрание Ундольского в Румянцевском музее № 1291. Неудачное по языку, не законченное при жизни Епифания (скончался в 1676 году), предприятие Епифания, таким образом, не имело литературного значения. Но эта первая и притом научно обоснованная исправительская работа в области церковнославянских переводов оказала свою долю влияния на последующие работы по библейскому тексту: она установила твердую традицию среди московских влиятельных кругов об исключительном значении для Славянской Библии греческого текста старых славянских переводов.

          Это влияние Епифания сказалось в ближайший год после его смерти, при патриархе Иоакиме. В 1678 году патриарх Иоаким образовал новую комиссию из типографских справщиков — монаха Иосифа Белого, иеромонаха Никифора и Сильвестра Медведева «с товарищи», то есть, вероятно, ученика Епифания — инока Евфимия и Кариона Истомина, — и поручил ей пересмотр славянского текста Деяний и Посланий Апостольских. В руководство комиссии патриарх дал инструкцию: «Чести книгу Апостол с древними Апостолы рукописными и харатейными славянскими, с киевскими, кутеинскими, виленскими, с Беседами апостольскими и со иными переводы, и ту книгу Апостол в нужных местах править»³. О греческом подлиннике в инструкции ничего не упоминалось, но «кавычная» книга Апостола⁴, сохранившаяся от этих исправителей, содержит на полях так много ссылок на греческий текст, что не остается никакого сомнения, что справщики 1678-1679 годов в своей работе среди других текстов внимательно относились и к греческому, которым иногда только и можно объяснить принятые ими исправления⁵. 25 сентября 1679 года правленый иоакимовской комиссией Апостол вышел из печати, и на этом закончились труды библейных справщиков XVII века. Славянской Библии, проверенной сознанием русской церковной власти, XVII веку не суждено было видеть: у московской власти того времени не было ни должной энергии, ни достаточных сил для выполнения этого дела.

          В дальнейшей истории, в течение почти сорока лет идея Епифания, под пером преимущественно учеников и продолжателей его направления получает теоретическую обработку и обоснование. По характеру эпохи — конца XVII века — выяснение основы Славянской Библии приняло форму полемики в защиту Греческой Библии — Ceптуагинты — против латинской Вульгаты и еврейского текста.

          Сознание необходимости создать надлежащую и достойную замену изданию 1663 года вместе с неумением найти для этого соответствующий способ и силы вызвало ряд предложений или ходячих идей о возможности удовлетворить эту потребность новыми, неиспытанными еще на Москве средствами. Московскому сознанию предлагалось оставить старый текст Библии, оставить традицию Септуагинты и выработать для себя новый вид Библии на доступном народу языке путем перевода с еврейского или латинского текстов. Некоторые иностранцы входили к московскому правительству с предложением своих услуг для перевода Библии с еврейского на русский язык⁶. Эти услуги не были приняты.

          Как бы в соответствии с этими предложениями, в самой Москве явились попытки со стороны частных лиц прийти на помощь Церкви. В 1683 году переводчик Посольского приказа Авраамий Фирсов переложил Псалтирь на русский народный язык. Обычный славянский текст он исправил по еврейскому подлиннику и по переводам с него — греческому, латинскому, чешским, польским (Якова Вуйка, Николая Рабивила), белорусским, между прочим, по Лютерову немецкому переводу. Свой труд в предисловии к этому переводу он объяснил желанием сделать Псалтирь более доступною пониманию народа, так как старый перевод Псалтири нельзя правильно понимать «по множеству в ней речений разных языков»⁷. Несмотря на доброе намерение переводчика, труд его вызвал неблагоприятные толки и был запрещен патриархом Иоакимом.

          Одновременно с этим шла усиленная пропаганда латинской Вульгаты в качестве оригинала для нового славянского перевода. Эта струя вносилась питомцами Киевской академии, в это время следовавшей латинскому школьному образцу в постановке своего образования. Известны переводы священных книг в это время на славянский с латинского языка⁸; известно пользование латинским текстом Вульгаты у такого авторитета того времени в Москве, как Симеон Полоцкий, что в свое [время] вызывало у его противников громкое нарекание⁹.

          Эти иноязычные домогательства смутили русских людей, оскорбили их преданность греческому Православию и вызвали их на защиту своих убеждений¹⁰. Вырос крупный в то время вопрос о сравнительном достоинстве еврейского. греческого и латинского текстов Библии.

          Защитниками перевода Семидесяти выступили сторонники греческого учения, ученики Епифания — инок Евфимий и иеродиакон Дамаскин. Вопрос о преимущественном значении и достоинстве греческого текста Семидесяти на первых порах не успел еще вылиться у них в определенную форму, и обсуждался в связи с вопросом о преимуществах греческого учения вообще.

          Инок Евфимий в сочинении «Учитися ли нам полезнее грамматики, риторики, философии и феологии ... или, и не учася сим хитростям, в простоте Богу угождати ... и котораго языка учитися нам, славяном, потребнее и полезнее — латинскаго или греческаго?» — настоятельно доказывает превосходство текста Септуагинты перед еврейским текстом и всеми другими переводами священных книги. Это превосходство Евфимий усматривает в том, что «апостол Павел и вси святии отцы» в своих творениях следуют переводу Семидесяти, а не еврейскому тексту. И это они делают по основательной причине: «рабини (равины), пришедшу Христу, растлили еврейский Закон и Пророчества, Христову славу хотяще утаити. Павел же святый Апостол, ведяще таковое их в Писании тлительство, свидетельствова о Христе от греческаго перевода, здрава суща и цела и проведена мужи, в языцех еврейстем и гречестем многоучеными и благодати Святаго Духа наполненными». По той же причине неодобрительно относились к еврейскому тексту и святые отцы. На еврейском испорченном подлиннике основан латинский Иеронимов перевод, а за ним и Лютеров и другие новые переводы. И Евфимий осуждает эти переводы. «Латинницы и лутеры, — говорит он, — держат разныя Библии многих новых преводников, бывших после Христова Воплощения, преведенныя с еврейскаго, явно уже растленнаго от христоненавистников еврейских рабинов, и таковым препорченым и растленным книгам последуют», вследствие чего в их Библиях встречается немало погрешностей. Таковы, например, пропуск Каинана в родословии патриархов (Бт 11:12) и в связи с этим разность всей хронологии по Вульгате и греко-славянскому тексту, таково чтение Пс 86:5 и Ин 5:27-28. Преимущество греческого текста над латинским и всеми другими в Новом Завете доказывается еще убедительнее уже из одного того, что греческий есть текст подлинника, а латинский и все другие — переводы.

          Через несколько лет после этого первого опыта литературной апологии перевода Семидесяти (около 1703 или 1704 года) вышло в свет другое сочинение, специально посвященное защите того же самого перевода Семидесяти. Автором его был, по-видимому, тот же Евфимий. Сочинение это — «Обличение на гаждатели Священнаго Писания Библии, преведеннаго из еврейскаго на еллинский диалект богомудрыми мужи. Духа Святаго и мудрости наполненными, 72-мя преводницы¹²».

          Главным поводом к написанию «Обличения» автор указывает то обстоятельство, что в русском обществе того времени, по крайней редкости Славянской Библии, большим распространением пользовалась Польская Библия Иакова Вуйка, а равно и другие латино-польские книги¹³. Читатели таких книг «прелстишася в оных книгах лежащими лживыми баснословии и, налакавшеся наполненного там яда лживых словес», укоряют Греческую Библию Семидесяти будто бы она переведена плохо: переводчики «овая к угождению царя Птоломея или инако прелагаху, или весьма умолчаху, овая же, их же не умеяху, сомнительными слозесы изглаголоваху»; другие же из укорителей «блядословят, глаголюще, яко оную святую Греческую Библию Седмдесятнии преводницы, аще и добре и богомудре преведоша, но послежди препортиша еретицы ... и овии их тако, овии же инако лжесловят», — все вообще отдают предпочтение Латино-польской Библии пред переводом Семидесяти. Ввиду таких нападок на исконную основу Восточного Православия — греческий перевод Семидесяти — автор и пишет свое «Обличение».

          Свои доказательства автор располагает в трех частях. В первой части, на основании Аристея, Иосифа Флавия и Епифаиия Кипрского излагается история перевода Семидесяти. В заключение выясняется высокий взгляд отцов и учителей Церкви на перевод Семидесяти и его церковное достоинство: «Седмдесят преводников благодатию Святаго Духа превождаху ... не токмо яко преводницы, но яко и пророцы, не точию во един разум, но и в единая и таяжде словеса», хотя они переводили независимо один от другого, размещенные в разных помещениях. Так мыслили о Септуагинте святой Кирилл Иерусалимский, Иустин Философ, Климент Александрийский, Максим Грек, а из западных — Иларий Пуатьесский, Августин и Бароний¹⁴.

          Вo второй части «Обличения» автор преимущественно опровергает мысль блаженного Иеронима, выраженную им в предисловии к латинскому переводу Библии, о том; что перевод Семидесяти, как и всякое человеческое дело, не чужд некоторых недостатков и погрешностей, и что поэтому для правильного разумения священного текста необходимо обращаться к еврейскому подлиннику. Это мнение Иеронима кажется автору тяжким преступлением, может быть, по значительности авторитета Иеронима в кругах сторонников латино-польского образования. Мнению Иеронима он противопоставляет взгляды других отцов, учителей и церковных писателей, только что указанных, которые все признавали, что «Семдесятнии преводницы полни быша Духа Святаго и преведоша истинно». Погрешности Септуагинты, на которые указывает Иероним, автор объясняет тем, что Иероним «или не прочитая греческих книг или, аще и прочитая когда, обаче ... не виде написанных сих в книгах древле проведенных и ныне сущих у нас». При более тщательном изучении текста Семидесяти и творений святых отцов, он нашел бы разъяснение своих недоумений: он увидел бы, что все пророческие места, будто бы опущенные у Семидесяти, имеются в греческом тексте — «овое (например Мф 2:15) в пророце Осии, овое же (например Ин 11:37) в пророце Захарии» и так далее, но эти и другие пророчества приводятся в Новом Завете «иными глаголы», не по букве, а по смыслу. И нет надобности в подобных случаях искать разъяснение в еврейском тексте, «у жидов богоубийц»: все они прекрасно объясняются у светил святой Церкви, православных учителей. В конце этой части рассуждения автор на основании Епифания Кипрского, Барония и предисловия к греческому изданию Библии передает историю переводов Акилы, Феодотиона, Симмаха, пятого и шестого переводов и деятельности мучеяика Лукиана и Оригена по исправлению и выработке священных текстов.

          В последней, третьей части «Обличения» автор подробно разбирает особенности латинского перевода Священного Писания, сравнительно с греческим текстом Семидесяти, и одновременно указывает некоторые разности вероучения между православием и католичеством. Он отмечает погрешности в следующих местах латинской Вульгаты: Бт 3:8, 3:16, 4:26, 47:31; Исх 12:10; Чис 24:7, 24:17; Пс 11:4, 13:1-3, 41:3, 86:5; Прит 8:22; Иов 24:8; Ис 9:6, 11:10. 29:13, 35:2, 40:5, 40:13, 42:4, 48:13, 60:1; Иер 31:22; Aвв 3:1, 3:2; Мих 5:3; Мф 5:22, 6:4, 9:13, 20:22; Лк 11:2-4; Ин 5:27; Рим 22:2; 1 Кор 7:33. 15:47, 15:51, пропуск Каинана в родословии патриархов и в связи с этим разность библейской хронологии по Вульгате и греко-славянскому тексту, особенности в произнесении имен Адонаи, Иегова и аллилуйа .

          Преимущество Септуагинты во всех этих местах пред всеми другими текстами автор усматривает прежде всего в том, что он выполнен более чем за 200 лет до Рождества Христова, когда раввины не успели еще «растлить в Писании лежащая по своему злонравному смышлению, еже послежди и сотвориша, и доныне превращают Писания, не престающе». Далее, автор придает большое значение тому, что перепод Семидесяти употребляли «апостоли святии и евангелисти и Сам Христос, сын Божий, от тоя беседоваше, и по них вси святии отцы, и Седмь Селенстии синоди вси, от тоя писаша, и вся Церковь Восточная и Западная оную святую Библию читаху; и ныне туюжде Седмдесятных преводников, святых оных мужей, преводивших вдохновением Святаго Духа, имать святая Восточная Церковь целу и ни в чем ногрешиишу, якову имяху вси святии наши отцы, восточное учителне, якоже показуется от писаний их ... и от тоя книги Седмдесятных преводников преведеся и наша Словенская Библия, и аще где что и обрящется в нашей Словенстей Библии яковое несходство или погрешение (обретается бо с некиих местех), и тое исправляти подобает с тояжде Греческия Библии 70 преводников, а не с польских, ниже с латинских (по некиих баснословию), понеже Латинская Библия преведеся Иеронимом, латинским учителем, с еврейских уже растленных книг, по Христове воплощении близ 400 лет, в старости уже учившимся языку и Писания знанию еврейскаго языка».

          Преимущественная важность текста Семидесяти толковников сравнительно с Вульгатой находит себе значительную поддержку в авторитете священных писателей. Так, евангелист Лука в родословии Христа Спасителя, согласно текста Септуагинты, упоминает Каинана (Лк 3:36), вопреки Вульгате и еврейскому тексту книги Бытия, в которых имя Каинана опущено. Апостол Павел (Евр 11:21) также, согласно перевода Семидесяти, пишет: «и поклонися Иаков на верх жезла его», а не так, как в Вульгате: «и поклонися Израиль на возглавие постели» (Бт 47:31) и так далее. Другим доказательством преимущественного значения греческого текста Семидесяти служит то, что в Новом Завете сама Латинская Библия во всех разбираемых автором случаях следует переводу Семидесяти и вследствие этого является несоглашенность и внутреннее противоречие Латинской Библии, где одни и те же пророческие слова в Ветхом Завете читаются так, а в Новом — иначе. Чтобы избежать таких противоречий латинского текста Библии с самим собою, в некоторых латинских изданиях делаются произвольные изменения новозаветного текста. Так, например, в Евангелии, изданном в Амстердаме в 1648 году, в родословии Иисуса Христа опущен Каинан, и латиняне «чтут и пишут уже и в евангелии токмо Арфаксадова сына Салу (иже бысть ему внук, а не сын), последующе Библии от евреев препорченной». Латиняне обличают сами себя. «Или не тойжде Дух Святый и не таяжде ли словеса глашаше в пророцех и апостолех?» Наконец, длинный ряд отцов Церкви — Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Епифаний Кипрский, Иоанн Дамаскин, Максим Исповедник, Феофилакт Болгарский, Илия Критский и другие своим постоянным пользованием переводом Семидесяти придают ему ничем не заменимое достоинство пред текстом Вульгаты и другими текстами.

          В «Обличении» мы видим самую лучшую, обстоятельную и проникновенную защиту греческого текста Семидесяти, порожденную XVII веком. Пусть здесь не все свободно от односторонности и пристрастия, пусть мысль автора вращается здесь только в области общих положений, все-таки горячая и широко осведомленная апология Септуагинты носит вполне определенный характер. Она несомненно имела значение для своего времени, если не с полемической, то с положительной стороны, как попытка раскрыть на основании первоисточников историю перевода Семидесяти и многих других известных греческих переводов и укрепить в бытовом сознании общества мысль о преимущественном достоинстве этого текста перед другими переводами.

          Разумеется, защита греческою текста была только поводом к уяснению значения и природы славянского текста Библии. Это хорошо было подчеркнуто через полтора века, когда в обер-прокурорствование графа Протасова в связи с попытками объявить единственно употребительным в Русской Церкви славянский перевод Библии предположено было издать в свет это «Обличение»¹⁵.

          Цель — содействовать этой апологией изданию более исправного славянского перевода — ясно была выражена тогда, когда горячие строки апологии сохраняли всю свою свежесть. Около 1704 года «Обличение» подано было Новгородскому митрополиту Иову, одному из лучших ревнителей просвещения того времени, одновременно с целым рядом (три) посланий сторонника Евфимия, иеродиакона Дамаскина, с прямою просьбою позаботиться о переводе Славянской Библии¹⁶. «Обличение» передано было митрополитом Иовом для рассмотрения и заключения Юрьевскому архимандриту Гавриилу Домецкому. Домецкий представил Иову свой разбор «Обличения» с некоторой защитой перевода Иеронима, Библии Вуйка и латино-польских книг от нападок «Обличения» и с личными нападками на автора «Обличения»¹⁷. В общем разбор мало касается сущности доклада Евфимия о сравнительном достоинстве библейских текстов, говорит об этом только в общих выражениях, сводя дело к тому, что разности текста не вредят чистоте догматов. «В тех тетратех твоих святительских написаны несходства некоторая или погрешения в Геронимовой Библии с нашею Греческою Библиею; и аще то переведено и верно [цитата не закончена И.Е.Евсеевым. — Ред].

          Усердный, может быть не во всем знавший меру, защитник греческих традиций за свои нападки на польско-латинский натиск на русское просвещение получил обвинение в лютеранстве, как это еще лучше выразилось несколько позднее в литературном споре Феофана Прокоповича и Стефана Яворского...

          Митрополит Иов не оставил без внимания настоятельных обращений к нему московских ревнителей библейного исправления. Когда в начале 1706 года прибыли к нему в Новгород потерпевшие неудачу в Москве «словеснейшие и мудрейшие богословы Лихудиевы и некоторые старые их ученики», он принял намерение снять «укоризну и бесчестие», по выражению Епифания, тяготевшие над русским обществом, и обратился к императору Петру I с просьбой разрешить им заняться исправлением славянского перевода книг Ветхого Завета. «Великий Монарше, — писал Иов Петру в ноябре 1706 года наряду с другими делами, — еще едино нам недостает. Что же сие? Древний Завет на славянском диалекте зело погрешно претолковася, и вся Россия желает сей видети по всему самореченный, подобный греческому Древнему Завету. Повели, великий государю, сущим ныне при мне учителям Иоанникию и Софронию Лихудиевым, сему быти желающим и им, по нашему желанию, сие богоугодное дело исполнити»¹⁸. Ходатайство Иова, по его просьбе, поддержано было пред императором графом Н.М.Зотовым и князем АД.Меншиковым, но успеха не имело¹⁹. Новгороду не удалось, как два века назад, принять участие в усовершении Славянской Библии.

          По-видимому, у Петра было намерение поставить Библию, как и другие стороны русской жизни и мысли, в другое русло. По-видимому, он хотел приблизить Библию, как это он видел за границей в протестантских странах, к народному пониманию и дать ее на народном, русском языке. Для этой цели он вызвал в Москву пастора Глюка, из дома которого вышла вторая супруга императора — Екатерина. Глюк еще до прибытия в Россию хорошо изучил русский язык и переводил Славянскую Библию на русский язык. Перевод этот погиб при осаде и взятии Мариенбурга, где проживал в это время Глюк. Через некоторое время после взятия Мариенбурга, в том же 1703 году, Петр поручил Глюку, уже переселившемуся в Москву, снова заняться переводом Нового Завета на русский язык, что он и сделал. В 1705 году Глюк умер. Что стало с его переводом, неизвестно²⁰. Одновременно с этим у Петра созревала и чисто личная идея — издать Славянскую Библию параллельно с голландским текстом. Для этого дела, в бытность свою в Голландии, Петр подрядил голландских типографщиков — в Гаге Иоганна фон Дюрена и в Амстердаме — Даниила фон Левена. Им поручено было печатать Голландскую Библию прописным шрифтом, форматом в лист, оставляя на каждой странице белый столбец для славянского текста. Издание это было изготовлено в 1717-1721 годах на александрийской бумаге, в шести томах — Новый Завет в Гаге, Ветхий — в Амстердаме, с посвящением Государю. Отпечатанные в Голландии листы всей Библии доставлены были в Петербург и здесь в 1719 году в Новом Завете (в некоторых экземплярах) был припечатан славянский текст²¹. Ветхий Завет остался без славянского текста: было предположено припечатать этот текст не по изданию 1663 года, а по исправленному переводу, вследствие чего работа была отложена до окончательного исправления текста²². После исправления славянского перевода Библии, 30 августа 1724 года Петр устно приказал «в вывезенных из Голландии печатных голландским языком, в полстраницы. Библиях, на других половинах страниц напечатать Библию на Российском языке, стихи против стихов, а в чем какое явится несогласие, о том изъяснить на брезех, против тех же мест». Привести в исполнение этот указ Святейший Синод поручил определением от 2 сентября 1724 года протектору школ и типографий архимандриту Гавриилу Бужинскому с разъяснением, что при несходстве между Голландской и Русской Библиями ему следует сверяться с «книгою Полиглот, а для большего вероятия, чтобы не было погрешностей, взять в помощь себе человека, который знал бы совершенно как голландский, так и русский языки». Гавриил наметил себе в сотрудники иноземца Павзия, жившего тогда в Москве²³. Скоро последовавшая смерть императора Петра не позволила дойти до благополучного окончания этому делу. Оно держалось на одной только личной заинтересованности Петра и среди окружающих не встречало себе никакого сочувствия²⁴.

          Указанные сейчас рассуждения и настроения XVII века определили взгляд на Библию в русских церковных кругах и в XVIII веке. За вычетом личного настроения Петра I, все общественные заявления нашли себе отражение в судьбе славянского текста Библии, хотя не в одинаковой степени и форме. В основу отношений к Библии в XVIII веке легло традиционное уважение к ее исконной связи с текстом Септуагинты, что, как мы видели, имело за собою в XVII веке самую горячую защиту и опиралось на длинную предшествующую историю Славянской Библии. Это течение признано было господствующим и получило силу и форму закона. Другие течения, склонявшие мысль почитателей Библии к возможности ее восполнения и исправления путем разнообразных заимствований из иноязычных источников, кроме греческого текста Семидесяти, ясно не формулированные в XVII веке, не получили твердой формулировки и в XVIII веке, но в жизни весьма заметно проявлялась в деле практически осуществлявшегося в XVIII веке исправления Библии. Руководственный для последующего времени завет XVII века выражен был в начале XVIII века в виде важного в истории Славянской Библии именного указа императора Петра Великого 14 ноября 1712 года следующего содержания: «В Московской типографии печатным тиснением издать Библию на славянском языке, но прежде тиснения прочесть ту Славянскую Библию и согласить во всем с Греческою 70 переводников Библиею, а быть у дела того в смотрении и правлении Еллиногреческих школ учителю, иеромонаху Софронию Лихудию да Спасского монастыря архимандриту Феофилакту Лопатинскому, да типографии справщиком — Феодору Поликарпову и Николаю Семенову, в чтении справщиком же — монаху Феологу да монаху Иосифу. А согласовать и править во главах и стихах и речах противу Греческия Библии грамматическим чином, а буде где в славенском против Греческой Библии явятся стихи пропущены или главы переменены или в разуме Писанию Священному Греческому противность явится, и о том доносить преосвященному Стефану, митрополиту Рязанскому и Муромскому, и от него требовать решения. Таков Великого Государя имянный указ объявил Преосвященному Стефану, митрополиту Рязанскому и Муромскому и в типографии вышеописанным сказал тайный советник граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин»²⁵. Нельзя не видеть, что указ Петра возник под влиянием старорусской московской партии, громко выразившей свои заветные убеждения в «Обличении» Евфимия и вошедшей в комиссию исправителей в лице Софрония Лихуда, Феофилакта Лопатинского и их единомышленников, под главным руководством главы старорусской охранительной партии — Стефана Яворского. Возобладало, как и следовало ожидать, мнение большинства. Но отвергнутое меньшинство отнюдь не мирилось с создавшимся положением: оно дало о себе знать в дальнейшей истории библейного исправления.

          Комиссия, назначенная указом Петра, «со всяким усерднотщательным радением» исполнила свое дело²⁶. Через семь лет после начала работы, в июле 1720 года, исправленная Библия была уже переписана в восьми томах и представлена была, по-видимому, митрополиту Стефану, после чего она была снова проверена, но напечатать ее при Петре не удалось. несмотря на новый указ Петра, словесно объявленный Синоду 3 февраля 1724 года, где император в своем внимании к делу дошел даже до выработки собственного плана печатания новоисправленной Библии. Указом предписывалось печатать новый исправленный текст, а на полях «без опущения обозначать прежние речи, которые переправливаны ... дабы не было от неспокойных человек нарекания и к народной смуте, и каковыми литерами оную Библию печатать намерено будет, чтоб те литеры объявить Его Величеству»²⁷. Какая-то непонятная холодность к этому делу среди высшей церковной власти затормозила окончание подготовленного уже дела на долгое время.

          Вскоре после смерти Петра I, в ноябре 1725 года последовал указ преемницы Петра, императрицы Екатерины I, который оправдывал отсрочку печатания, несмотря на то, что четыре дня назад перед этим государыней было приказано «оную Библию печатать». Этот новый указ предписывал «Библию Славяно-российскую печатать, однако ж прежде ... оную разсмотреть в Святейшем Синоде обще с теми, которые ее выправливали, и согласить с древними Греческими Библиями нашей Церкви, дабы впредь какого несогласия и в переводе какого погрешения ... не сыскалось». По этому повелению Святейший Синод поручает вновь архиепископу Феофилакту Тверскому и Афанасию Кондоиди, архимандриту Спасо-Ярославского монастыря, еще раз сверить с греческим текстом «новоисправленную и изготовленную к печати ... Библию для сущаго уверения и дабы в ней никаких с древними Греческими Библиями несогласий не обреталось и все б положено таким образом, как Восточная греческаго исповедания Церковь содержит»²⁸. По-видимому, этого нового исправления не было: новое задание Синода понято было лицами, получившими поручение, как благовидный предлог к оттяжке всего дела. Весьма вероятно, что на этом деле сводились счеты между спорившими в то время властными церковными партиями, и Феофан Прокопович тормозил дело своего идейного противника — Стефана Яворского²⁹. Цель синодальной интриги была достигнута: исправленная Библия пролежала без всякого движения до 1735 года.

          Какими взглядами руководились исправители Библии петровского времени? Мы неизбежно сталкиваемся с этим вопросом, так как ни инструкции, ни плана работ Петровская комиссия не получила, самый же указ 1712 года дает только самые общие указания о том, что справа должна производиться по греческому тексту Септуагинты. Руководящие принципы исправителей мы можем установить на основании главным образом оставшегося после них труда и немногих замечаний в официальных документах того времени.

          Об источниках, которыми пользовались петровские справщики Библии, вопрос был поставлен в Святейшем Синоде в скором времени после завершения их работы, когда в 1735 году снова начались работы по исправлению славянского текста Библии. Для возобновления работы Синод начал собирать сведения, какими библиями, печатными или писанными, и на каких языках была правлена Библия Софронием и его товарищами. Один из участников этого исправления, Андрей Иванов, 24 июля 1736 года сообщил по этому вопросу Святейшему Синоду следующие сведения: «учители и справщики оную Библию Словенскую соглашали с Греческими разными печатными 70 толковников Библиями, а о сомнениях и разуму противностях ко свидетельству употребляли и с еврейского текста Толковую Полиглотту, такожде и Вульгату, и все, еже обретено в словенском греческому осмочастию не согласно и правилом противно в родех, числех, лицах, временах, склонениях, наклонениях и прочих (их же безчисленно), правили на ряду, а важныя погрешности, сенсу противныя, пропуски и излишества выписаны особо в каталоге, при предисловии, ради лучшаго читающему уверения и извещения». На вторичный запрос Синода в 1738 году тот же справщик Иванов показывает, что, кроме Полиглотты в шести томах, справщики имели еще «две книги Библии на греко-латинском диалекте, да Лексикон Епифаниев письменный Греко-славено-латинский, а с которых кодексов Подиглотты оное правление чинили, того он не ведает»³⁰. Синод не получил ответа на свой вопрос и от других лиц, к которым он обращался³¹.

          Из проверки, произведенной впоследствии справщиками, проверявшими работу Софрониевой комиссии, можно видеть, что в основе справы петровского времени лежал Александрийский кодекс Септуагинты по Полиглотте Вальтона издания 1657 года. К этому Комиссию привело то убеждение, что старая Славянская Библия, под которою они разумели Острожское издание и Московское издание 1663 года, — правлена преимущественно по Александрийскому списку³². Было у них под руками Комплютенское издание Библии (1514-1517 годов, составленное из двух списков Ватиканской библиотеки XIII-XIV веков)³³, феодотионов перевод в книге пророка Даниила³⁴, латинская Вульгата. С Вульгатою сверены были книги, внесенные в Геннадиевскую Библию в переводе с латинского языка. Несмотря на прямое повеление Высочайшего указа 1712 года согласовать Славянскую Библию во всем с текстом Ссптуагинты, эти книги — Товит, Иудифь, Третья книга Ездры и книги Маккавейские — правлены были петровскими справщиками по латинскому тексту из опасения, чтобы исправленная Библия не показалась «иною сочиненною и вместо старой подставленной, а не старой правленой книгой, что может быть не без смуты народной»³⁵. Исправление книг, бывших в старопечатной Библии в переводе с латинского, доставило вообще много хлопот и затруднений справщикам³⁶, но отрешиться от латинского текста справщики все-таки не нашли возможным. Производилась сверка и с Еврейской Библией, например Чис 9:22 вставлен согласно с еврейским чтением³⁷.

          Псалтирь не была исправлена петровскими исправителями. Из боязни вызвать новым текстом смущение народа, она была изъята из ряда книг, назначенных к справе, и только 7 сентября 1724 года дан был указ «свесть Псалтирь, напечатанную в Библии на славенском диалекте, с греческим текстом Семидесяти». Впрочем, петровским исправителям — Феофилакту Лопатинскому и Афанасию Кондоиди — не удалось произвести этого исправления; оно было произведено последними елизаветинскими справщиками — Варлаамом Лящевским и Гедеоном Слонимским³⁸.

          Деятельность петровских исправителей состояла в последовательной проверке первопечатного издания Библии (1663 года) по греческому тексту Семидесяти и некоторых неканонических книг по латинской Вульгате. Там, где славянский перевод отступал от греческого, они восстановляли соответствие между ними чрез новый перевод и внесение в славянский текст недостающих в нем выражений и особенно числовых обозначений с греческого, латинского и иногда еврейского текста, или, наоборот, чрез исключение из славянского текста излишних добавлений. Если в различных изданиях греческого текста наблюдались неодинаковые слова и выражения и между ними были несходные с переводом первопечатной Библии, то эти отступления от славянского текста переводились на славянский язык³⁹. Этим же справщикам принадлежит исправление хронологии (главным образом в 5 и 11 главах книги Бытия)⁴⁰. Остальные их исправления относятся более к формальной стороне Библии: изменен счет глав и порядок стихов, применительно к изданию Александрийского кодекса⁴¹; внесены с Вульгаты заглавия к каждой главе, в которых вкратце передавалось содержание главы (кроме Второй и Третьей книг Ездры, Песни Песней, Плача Иеремии и Третьей книги Маккавейской)⁴²; подведены параллельные места в книгах Левит, Числа, Второзаконие и в книгах, следующих за [книгами] Паралипоменон, за исключением Первой [книги] Ездры и [книги] Иудифи⁴³. Большая же часть исправлений этого времени носила чисто грамматический характер и состояла в замене одних славянских форм и слов другими — устаревших, по понятию того времени, более понятными и употребительными. Так, начальное слово первопечатной Библии «искони» петровские справщики заменили «в начале». К словам непонятным, например, оставленным без перевода еврейским и греческим словам, исправители делали пояснительные замечания.

          Установление исправленного текста производилось петровскими справщиками, как можно видеть из их отметок на полях против чтений первопечатной Библии, на основании большинства свидетельств в пользу того или другого чтения⁴⁴. Этот научный прием в общем применяется и современной филологической критикой.

          Работа петровских исправителей вообще произведена была с такою тщательностью, что после сличения их труда с последующим исправлением елизаветинских справщиков, привела составителей «Описания славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки» к убеждению, что исправители елизаветинского времени приняли почти все прежние исправления 1714-1720 годов⁴⁵.

          Высшая и окончательная ступень традиционного бытового уяснения Славянской Библии проявилась в завершительный момент ее исправления в XVIII веке, под пером елизаветинских справщиков.

          Десять лет после смерти Петра исправленная петровской комиссией Библия лежала без движения, оставалась, по выражению елизаветинских справщиков, «без всякаго производства, погребена бысть в глубоком молчании»⁴⁶. Вопрос сдвинут был с мертвой точки тем же лицом, которому, по-видимому, он обязан был своей приостановкой. В 1735 году Феофан Прокопович подал в Святейший Синод доклад о довершении дела, начатого Петром⁴⁷, и дело вступило теперь в новую полосу. Печатание Библии решено было перенести из Москвы в Петербург, в Александро-Невский монастырь, заведование поручено было архиепископу Феофану; основной текст в Библии, вопреки указу Петра, решено было оставить старый, а исправления этого старого текста поместить в примечаниях под строкой. Последнее решение объясняется, по-видимому, стремлением Феофана подорвать значение предшествующей работы, хотя могли выдвигаться также соображения, как бы не вызвать новыми исправлениями текста повой смуты в народе. До начала печатания поручено было архимандриту Симонова монастыря Амвросию и справщикам Андрею Иванову и Стефану Гембицкому «освидетельствовать поправление Библии — исправно ль во всем учинено»⁴⁸. Вскоре справщики обратились в Синод с просьбою дать им подробную инструкцию относительно приемов их проверки⁴⁹. Одновременно с этим Феофан вошел в Синод с обширным докладом, в котором предшествующая справа подвергалась сомнению и предлагалось произвести новый тщательный пересмотр и исправление Библии⁵⁰. Сверку славянского текста Феофан предлагал производить только с текста Септуагинты, оставив в стороне все другие тексты. Исключение было допущено только для еврейского текста как «первоначального или подлинного». Синод согласился с докладом Феофана и поручил Алесандроневскому архимандриту Стефану Кали-новскому вместе со справщиками Ивановым и Гембицким вновь освидетельствовать Славянский текст петровских справщиков по греческому тексту Септуагинты и по мере проверки печатать по плану, предложенному преосвященным Феофаном.

          Новые исправители усердно вели проверку работы своих предшественников. К маю 1737 года уже закончены были печатанием книги Моисеевы. Но для них открылись столь важные затруднения, что 20 мая 1737 года архимандрит Стефан уже испрашивал у Святейшего Синода новых разъяснений. Многие места оказались в Феофилактовой (Софрониевой) Библии поправленными не по Септуагинте, другие не совсем близко совпадали с Септуагинтой. Так как при этом «новоисправленных речей было без числа много», то сверка не могла идти быстро, и Стефан спрашивал, как ему исправлять при печатании: «собою ли одним, или и Святейшему Синоду прежде тиснения к воле и разсуждению предлагать?»⁵¹. Синод постановил: после снесения новоисправленного текста с греческим текстом, печатать без дальнейшего представления Святейшему синоду, чтобы не происходило замедления в печатании. Дело шло вперед, и к половине 1738 года печатание было доведено до книги Товит. И справщики, и Святейший Синод оказались здесь в большом затруднении: «книга Товии вся правлена с латинского текста, понеже с латинского и сначала переведена была ... и не токмо она, но и другие книги имеются, которые как переведены, так и правлены с Вульгаты, а некоторых и совсем нет в греческом тексте 70. И о сем Святейший Правительствующий Синод что соблаговолит?» — ставит вопрос 9 июня 1738 года архимандрит Стефан. Из опасения стать в противоречие с своим новым принципом в следовании одному тексту Септуагинты. Святейший Синод не давал никакого ответа ни на это, ни на другое более обширное донесение архимандрита Стефана по этому же самому вопросу⁵². Печатание Библии приостановилось.

          Снова дело сдвинулось с места благодаря тому же Стефану, бывшему уже епископом Псковским. 26 января 1740 года он подал в Синод «об остановившемся новоисправленной Библии печатании свое мнение»». Он указал на неудобство печатания библейных исправлений под строкой, так как оно, за их обилием, совершенно спутало наборщиков и может смутить будущих читателей Библии и предложил Синоду новый способ печатания Библии: печатать текст в два столбца, в одном — старый, в другом — исправленный текст; книгу Товита и другие, переведенные с латинского, перевести вновь с греческого; все напечатанное раньше оставить.

          Предложение епископа Стефана было принято, и приготовление исправленного текста к печатанию по новому плану возложено было на архимандрита Фаддея Кокуйловича и иеромонаха Кирилла Флоринского, префекта Славяно-греко-латинской Академии. С июля 1741 по сентябрь 1742 года эти лица выполнили свою задачу и представили в Святейший Синод набело переписанный список исправленного перевола ветхозаветных книг и вместе с этим подробный отчеч о своей работе⁵⁴. Из этого отчета видно, что труд этих справщиков состоял «в свидетельстве новоисправленной Библии с греческими кодексами». Главным образом они руководились Александрийским списком в издании Лондонской Полиглотты по убеждению, что старый славянский перевод был сделан с этого списка. Пользовались они и Сикстинским изданием Септуагинты, так называемым Ватиканским кодексом, но значительно меньше, вследствие неполноты этого текста по сравнению со старой Славянской Библией. Книги Товита и Иудифи, переведенные раньше с латинского, они перевели вновь с греческого языка. Этот перевод они внесли в свой текст Библии, а старый, поверенный по Вульгате. перевод этих книг они приложили отдельно; по латинскому тексту свидетельствована была только Третья книга Ездры, так как ее «на греческом диалекте нигде не имеется».

          Этот отчет своим суждением о значении для славянского перевода Библии Александрийского кодекса подал повод одному из исследователей — покойному профессору Ф. Г. Елеонскому — высказать восторженный отзыв: «Это донесение замечательно в том отношении, что в нем дается совершенно определенный, основанный на собственных наблюдениях, ответ на вопрос о списке или виде греческого текста 70-ти, с которого сделан древний славянский перевод ветхозаветных книг. Занятия сравнительным изучением славянского и греческого переводов, хотя и не продолжительные, привели вышеозначенных отечественных библеистов к тому устойчивому положению, что первоисточником славянского перевода послужил Александрийский список, текст которого имеет наибольшую близость к еврейскому тексту»⁵⁵. Действительно, донесение это имеет за собою ту заслугу, что оно выдвинуло на глаза изучавших Славянскую Библию, вслед за петровскими справщиками, Александрийский кодекс как оригинал славянского перевода, установило в некоторой степени родословную древнего славянского перевода; под влиянием этого провозглашения не только XVIII, но и XIX век держался убеждения, что родословная Славянской Библии восходит к такой глубокой древности, как V век греческого текста. Убеждение это передалось и почтенным описателям Московской Синодальной библиотеки, и в их ученом авторитете нашло себе новую поддержку и удостоверение. Но убеждение это обладало только приблизительною степенью достоверности. Самый Александрийский кодекс доступен был XVIII веку в неточном воспроизведении. Славянский перевод известен был XV1I1 веку только в одном, далеко не лучшем, позднем виде. Говорить при таких условиях об Александрийском списке как о первоисточнике славянского перевода можно только весьма относительно. Наше время не может стоять на такой точке зрения. Подробнее о настоящем оригинале настоящего древнеславянского перевода мы будем говорить здесь ниже.

          Пред печатанием изготовленного текста Святейший Синод решил пересмотреть этот текст, но дело пересмотра двигалось так медленно, что императрица Елизавета особым указом 14 февраля 1744 года напомнила Синоду, что «дело исправления Библии.., давно уже начатое, не терпит отлагательства»⁵⁶. Императрица требовала скорейшего окончания дела и предписала Синоду производить просмотр в своих заседаниях каждодневно, за исключением праздников. При этом «к библейному делу» позволено было допускать, кроме синодальных членов, и других «духовного чину людей ученых, которые к тому способны обрящутся». При последующих замятиях Святейший Синод пришел к убеждению, что нельзя вести исправление славянского перевода Библии по одному только греческому тексту, и просил у императрицы разрешения «к дополнению греческой — употреблять Сирскую и Еврейскую и другие Библии, кои к старой Славянской близкую силу имеют». Побуждением к этому было то, что «оная Греческая (Библия) против прежней, на словенском языке напечатанной, находится недовольна»⁵⁷. Стремление Святейшего Синода выйти из круга источников, указанных Петром в 1712 году в знаменитом его словесном указе об исправлении Библии на основании только греческого текста Семидесяти, также вызвало сочувствие покойного профессора Ф. Г. Елеонского: «Занятия Святейшего Синода пересмотром новоисправленного перевода особенно, замечательны в том отношении, что самым делом показали невыполнимость в полной мере того, на чем так сильно до того времени настаивали и за несоблюдение чего нескрытно порицали петровских исправителей, то есть невыполнимость надлежащего исправления славянского перевода ветхозаветных книг на основании одного греческого текста Семидесяти. Производившие пересмотр члены Святейшего Синода сами убедились в том, что один этот текст недостаточен для поверки старого славянского перевода»⁵⁸. Действительно, с точки [зрения] первопечатной Библии 1663 года ограничиться греческим текстом было нельзя: «Греческая (Библия) против прежней, на славянском языке напечатанной, находится недовольна». В Греческой Библии нет соответствия тем добавлениям, книгам неканоническим, какие внесены в Славянскую Библию по почину Новгородского архиепископа Геннадия из Латинской Библии. Но эти добавления не имеют никакого отношения к Славянской Библии в собственном смысле, до ее русской переделки в XV веке под влиянием латинского текста. Замечательно, что, пытаясь более всего привлечь в число своих источников латинскую Вульгату, Синод в своем обращении к императрице скромно умалчивает о Вульгате, а указывает на еврейский и сирский тексты, которые будто бы «к старой Словенской близкую силу имеют». Поздняя церковная традиция относительно латинизованной Библии, будто бы искони употреблявшейся на славянской почве, традиция, ни на чем разумном не основанная, решительно застилает глаза библейных исправителей!

          Из документов не видно, Последовала ли по «всеподданнейшему доношению» Святейшего Синода отмена Высочайшею властию указа Петра о согласовании Славянской Библии только с текстом Септуагинты. По-видимому, такой отмены не было. Святейший Синод передал вскоре, 7 ноября, «свидетельствование Библии» особой комиссии, в составе Московского архиепископа Иосифа и архимандрита Воскресенского. что на Истре, монастыря Илариона Григоровича, а вместо первого, после его кончины (10 июня 1745 года [гак в рукописи. — Ред.]) «учителя греческих школ Иакова Блонниц-кого и справщика московской типографии Андрея Иванова». Со 2 августа 1745 года начала свою деятельность эта новая комиссия исправителей.

          В особой инструкции этой комиссии поручалось следующее: «Прочесть [сличая — Ред.] с печатною [рукописную — Ред.] Славянскую Библию, исправленную под смотрением покойного преосвященного Стефана, митрополита Рязанского, искусными мужи (между коими были и греки природные и ученые); и кои речения в оной противу печатной явятся несходны или отменены, те снесть с Греческими Библиями; и буде оныя в какой-либо ни есть Греческой Библии Семидесяти переводников окажутся сходны, оставить их действительными; а кои речения ... как с печатною славянскою, так и ни с какими Греческих Библий кодексами несогласны, оныя, выписав ... представить Святейшему Правительствующему Синоду к разсмотрению»⁵⁹. Инструкция, данная в духе указа Петра, показывает, что указ этот оставался в это время во всей своей силе⁶⁰.

          Занятия этой комиссии не были плодотворны: члены ее часто менялись; один из членов (архимандрит Иларион) не знал греческого языка, как он заявил об этом в своем прошении об увольнении от библейных работ. Между тем, Государыня указом от 8 ноября 1745 года предложила Синоду в том же году напечатать «для употребления народного» Библию, исправленную Софроннем, или же дать отзыв, почему эта Библия не может быть издана⁶¹. Святейший Синод не признал возможным печатать без проверки Софрониеву Библию, потому что она «без должного тех, кои оную исправляли, заручения находится чрез многопрошедшее время, и сомнительно есть, нет ли в ней какой-либо попортки». Одновременно и в связи с этим Святейший Синод уяснил исправителям их задачу: в новой инструкции им поручалось производить сверку с греческим текстом в особенности в тех местах, где «у исправленной против печатной Словенской тексты в противной силе и разумении окажутся или явятся ... попорчены в том, в чем у Церкви Православной Восточной с папистами, лютеранами, кальвинами и протчими иноверными секты разнство находится и в чем раскольники суемудрствуют и во всем том, что догматом святой Православно-Восточной Церкви нашей противно или важно сумнительно»⁶². Вскоре комиссия эта распалась: Андрей Иванов был вызван в Петербург, архимандрит Иларион, по прошению, был освобожден от библейных занятий, при деле оставался один Иаков Блонницкий. В помощь ему Святейший Синод назначил (21 января 1747 года) — хотя не без протеста и многократных отказов со стороны назначенных — новых сотрудников «достойных, и греческому диалекту совершенно достаточных» — префекта Киевской Академии, иеромонаха Варлаама Лящевского, преподавателя богословия, знавшего греческий и еврейский язык, и Иеромонаха Гедеона Слонимского, преподавателя философии. С выходом из Комиссии в феврале 1748 года Блонницкого, этим двум справщикам суждено было довести исправление Библии до конца. Текст Софрониевой Библии был проверен с первопечатным изданием, и 22 мая 1751 года была закончена переписка вполне изготовленных к печатанию священных книг. В конце 1751 года исправленная Библия вышла из печати.

          Деятельность последней комиссии, так же как и предшествующих, состояла в проверке исправлений Софрониевой Библии. Лящевский и Слонимский сверили Софрониеву справу с первопечатным изданием. В большинстве случаев внимание их сосредоточено было на исправлениях, имеющих смысловой характер, на прибавлениях и опущениях стихов, делении на главы и стихи, хотя не упускали они из вида и мелких стилистических особенностей. Несмотря на строгое, будто бы, подчинение Синода велениям Высочайшей власти, и эта комиссия производила сверку не с одним текстом Септуагинты по разным греческим кодексам, а и с еврейским, и латинским и другими текстами. Все свои исправления и изменения справщики выписывали в особую книгу и представляли на рассмотрение Святейшему Синоду. Книгу Товита и Иудифи они вновь перевели с греческого, а Третью книгу Ездры проверили по Вульгате.

          Последней Елизаветинской комиссии принадлежит честь пересмотра славянского перевода Псалтири и книг Нового Завета. Пересмотр этот, по особенному поручению Святейшего Синода, произведен был с исключительной осторожностью. Исправители обязывались сверить эти части Библии «с греческими множайшими и различными свидетельствованными составами и отцов святых толкованиями» и исправить согласно с ними, но исправления свои выставлять только на полях страниц, а не вносить в самый текст, который должен был оставаться неизменным и в новом издании Библии. Изменения дозволялось вносить в текст только в том случае, если усматривалась грамматическая погрешность в тексте⁶³. Исправления Нового Завета и Псалтири при этих условиях приняли форму нового, более точного перевода темных или неправильно переведенных мест, что в общем, по условиям работы, приняло форму новых пояснительных примечаний к старому тексту, например в Евангелии Матфея 6:34 «злоба» пояснено словом «попечение»; 9:16 «возмет кончину» заменено «отторгнет приставление».

          Этой же последней елизаветинской справе принадлежит ряд пояснительных примечаний и ко всем другим библейским книгам.

          В этих примечаниях содержится то объяснение оставшихся в славянском тексте без перевода греческих и еврейских слов (названия стран света, географических местностей, священных одежд и тому подобное), то основания для принятого исправителями славянского перевода, то чтения других изданий греческого текста, не вошедших в славянский перевод, то перевод с еврейского текста. В общем эти примечания составляют целый ученый аппарат к славянскому тексту.

          Наконец, этой же справе довелось частью докончить, частью призвести самостоятельный пересмотр целого ряда других приложений к Библии пояснительного и руководственного характера. Так, елизаветинские справщики 1) произвели пересмотр и дополнение параллельных мест Библии, указание которых находилось и в издании 1663 года, 2) исправили перевод послания святого Афанасия о книге Псалмов, 3) исправили перевод предисловия Феофилакта Болгарского к Евангелиям, 4) перевели с греческого Синопсис (обозрение книг Ветхого и Нового Завета), приписываемый святому Афанасию Александрийскому, 5) составили обширное и содержательное предисловие к Елизаветинской библии 1751 года с указанием условий появления этого издания.

          Источников для проверки славянского текста у елизаветинских справщиков было больше, чем у их петровских предшественников. Они располагали, судя по отдельным упоминаниям, следующими изданиями греческого текста:

          1) Комплютенским (Editio Complutensis) 1514-1517 годов, с греческим текстом, составленным из двух списков Ватиканской библиотеки XIII-XIV веков; издание стоит близко к так называемому лукиановскому типу греческих списков;

          2) Альдинским изданием (Editio Aldina) 1518 года, с греческим текстом, составленным по спискам Венецианской библиотеки святого Марка; издание воспроизводит тип так называемой исихиевской группы греческих списков⁶⁴;

          3) Сикстинским изданием (Editio Sixtina) 1587 года, положившим в основу знаменитый Ватиканский кодекс IV века; это издание знакомило ученый мир с Ватиканским кодексом, хотя список этот здесь воспроизведен был очень неточно, с добавлением по другим, более поздним спискам; в руках у исправителей сикстинский текст Ватиканского кодекса был в двух изданиях — Ламберта Боса с ценными, точными вариантами из других списков, и Рейнекция;

          4) Оксфордским (Оксониенским) изданием 1707-1720 годов, сделанным Эрнестом Грабе по Александрийскому кодексу (не точно); издание это было у справщиков в цюрихской перепечатке Брейтингера 1730 года⁶⁵.

          Были у справщиков и издания отдельных частей Греческой Библии. Так, делаются ссылки на списки Коттонианский V века (содержит часть книги Бытия); Оксониенский или Оксфордский XII века (содержит Восьмикнижие); Мархалиев (Marchalianus) VI века (с текстом пророческих книг); Барберинов (Варварин — по обозначению справщиков, то есть Barberinus) — экзапларный текст пророческих книг, кроме Даниила, с указанием и других переводов на полях рукописи. Были у последних елизаветинских исправителей и толкования отцов Церкви на Священное Писание, и некоторые, критические работы по библейскому тексту. Пользовались они двумя списками греческого текста Библии, по их словам, довольно древнего времени, двумя греческими списками книги Притчей и всеми рукописными трудами своих предшественнников⁶⁶.

          Систематического изложения взглядов елизаветинских справщиков на дело библейского правления мы не имеем, но у нас есть достаточный материал для суждения об этих взглядах в виде официальных постановлений и протоколов Святейшего Синода, данных Синодом в руководство справщикам, а равно в предисловии к Елизаветинскому изданию Библии 1751 года. Вот какие суждения по существу Славянской Библии и ближайшей работы над нею мы находим в официальных постановлениях Святейшего Синода⁶⁷:

          1) исправление Славянской Библии есть «нужнейшее церковное дело, кое производится по имянным Ея Императорского Величества указам» (№ 1001);

          2) задача исправления состоит в сопоставлении и проверке подготовленного петровскими справщиками текста с московским изданием 1663 года и греческим текстом Семидесяти толковников в различных его разновидностях, причем совпадение с каким-нибудь из указанных выше греческих кодексов и изданий («с греческим киим-либо, хотя с единым кодексом» — № 1026) признается достаточным для внесения чтения в правленную Библию;

          3) славянский библейский текст должен быть согласован [с] догматами и потребностями Православно-Восточной Церкви: 'ежели у исправленной (то есть Феофилактовой) против печатной Славянской Библии (издания 1663 года) тексты в противной силе и разумении окажутся или явятся, паче чаяния, оные попорчены, в том, в чем у Церкви Православной Восточной с папистами, лютеранами, кальвинами и протчими иноверными секты разнство находится и в чем раскольники суемудрствуют и во всем том, что догматом святой Православно-Восточной Церкви нашей противно или важно сумнительно, или же в которых главах нет ли вложенных таковых стихов, которые по истории своей тем главам не принадлежат ... о тех ... объявить Святейшему Синоду для рассмотрения немедленно» (№ 986).

          Практическое осуществление елизаветинскими справщиками таких широких задач прибавляет новые штрихи к уяснению руководственных взглядов на Славянскую Библию в то время. Общее видимое преклонение церковной власти и приставленных ею к делу справы ее библейных исполнителей пред текстом Септуагинты не вылилось в такую форму, которая исключала бы для них поиски [оснований] для оправдания славянским чтениям в других источниках. Раньше указывалось у нас, что сама высшая церковная власть не верила в возможность проверки Славянской Библии по одному греческому тексту (доклад Святейшего Синода Императрице от 16 марта 1744 года)68. И мы видим, что наряду с греческими кодексами в изданиях того времени — Александрийским, Ватиканским, Оксфордским, Мархалианским (Мархали) и сводными чтениями изданий Альдинского и Комплютенского — справщики пользуются для установки чтений Славянской Библии и еврейским масоретским текстом, и латинской Вульгатой. Вот несколько примеров. Иез 9:7 Святейший Синод, согласно представлению библейных иеромонахов — в постановлении № 1217 — указывает внести в текст Библии так: «"оскверните дом, и наполните пути мертвецов исходяще, и изсецыте (сущих во граде)", понеже хотя те во вместительных поставленныя речи имеются точию в еврейском кодексе и в Вульгате, однакож сенсу оныя не токмо не противны, но для объяснения и подлежательны». В Иез 25:9: «се аз разслаблю мышцу Моавлю от градов крайних его, избранную землю, дом Иасимуфов над источником града приморскаго (Васимона и Кариафаима)» — последние слова предлагается поставить во вместительных, «понеже тех имен ни в едином греческом кодексе, кроме еврейского и Вульгаты, нет» (№ 1217). Авд 1:7 исправляется только согласно с еврейским текстом, «понеже хотя речений оных в греческих кодексах и нет, однако ж, сенсу не мешают и в еврейском имеются» (№ 1227). Иер 5:15 (конец стиха) определением Святейшего Синода, согласно с мнением справщиков, предлагается поставить со вместительных, так как его «в греческих не имеется, но токмо есть в еврейской».

          Пользование Вульгатой, как мы видели, церковная власть старательно замалчивала, и в последней справе, нужно признать, оно доведено до малой степени. Только одна Третья книга Ездры целиком внесена в этот текст в переводе с Вульгаты, да и то поставлена в конце всех книг (№ 1195). В других случаях чтения, приведенные по Вульгате, поставлены во «вместительных» (в скобах).

          Ссылаются иногда исправители в оправдание своих чтений на источник первостепенного значения — на текст этих чтений в богослужебных книгах, Триоди Постной и Паремиях (например, № 1200), но эти ссылки сравнительно редки, богослужебные чтения не узнаются и уничтожаются в соответствии с теми немногими греческими списками, какие были известны по изданиям елизаветинским исправителям.

          В некоторых случаях Святейший Синод признавал неудобство смешанного текста, приноровленного то к одному иноязычному оригиналу, то к другому, и избирал какой-нибудь один определенный текст. Так, при рассмотрении 35-й и 40-й глав Исхода, переведенных и подправленных в Феофилактовой Библии из разных греческих кодексов, «рассуждая, что оныя стали быть смешанныя ... и тако ... прямо не имеют быть согласныя, приказали: означенныя главы Исхода (35 и 40) перевесть им, иеромонахам, с единаго Александрийскаго кодекса» (№ 1080).

          Выбор чтении из ряда различных греческих кодексов производился справщиками в большинстве случаев по количеству списков. Большое значение имело для них также чтение первопечатной Библии. Оно всегда оставлялось в тексте правленной Библии, если для него находилось подтверждение хотя в одном списке. Почитали справщики опорой для своего выбора и согласие с известным текстом толкований святых отцов и позднейших западных толкователей, а тем более свидетельство еврейского текста и богослужебных чтений из Ветхого Завета.

          Но чаще действовали у исправителей соображения и требования смысла и. как мы видели из синодального наказа, церковной традиции. Так, хронология от сотворения мира до Рождества Христова в Бт 5:13, 5:17, 5:24, 5:25 внесена в текст после обсуждения в Синоде составленной справщиками таблицы из греческих кодексов, московского издания Славянской Библии 1663 года и правленной Феофилактовской, то есть после искусственного приведения ее в соответствие с принятым счислением (№ 1069)... Для оправдания церковного счисления лет от сотворения мира до Рождества Христова в представленной исправителями хронологической таблице некоторые числа лет жизни праотцев увеличены, другие уменьшены, некоторые имена с мешавшими системе хронологическими показателями опущены. Числовые определения и в других случаях разрешались справщиками, с утверждения Святейшего Синода, также свободно, по общим соображениям. В 1 Цар 15:4 (№ 1183) вместо «двухсот тысящ пеших и десяти тысящ от сынов Иудиных» ведено указом Святейшего Синода поставить «десять тысящ пеших и десять тысящ от Иуды» с отметкою на поле против «десять тысящ пеших», что эта цифра заимствована из еврейского текста, а «в некиих греческих двести тысяч»⁶⁹.

          Так же свободно, как с цифрами, обходились исправители и с собственными именами. В [I] Пар 3:19 стояло имя Фаддей. В соответствующем месте Евангелия Матфея, в генеалогии праотцев на этом месте читается Салафииль. В рассуждении Синода указано быть здесь имени Салафииль, и имя Фаддей заменено этим новым именем.

          Нужно признать, что чтения, образованные по смыслу, по внутренней оценке текста, как имевшие в некоторой степени личный, неустойчивый характер, часто не получали одобрения Святейшего Синода и уступали место чтениям, основанным на текстуальном предании⁷⁰.

          Славянский облик Библии, вышедший из рук елизаветинских исправителей, поражает разнообразием оттенков языка: как и в содержании, в языке этой Библии вы найдете самую разнообразную по происхождению и достоинству языковую амальгаму. Здесь есть и совершенно невразумительный, темный и неудачный славянский язык древнейшего периода (в Псалтири), и славяно-русский язык других правленных книг, и русский, славянизованный язык вновь переведенных елизаветинскими исправителями книг Товита и Иудифи. Общий наклон исправителей несомненно был в сторону русских особенностей. Это в особенности ясно доказывает их перевод книг Товита и Иудифи. Это же видно и во всех случаях, когда исправители предлагают на рассмотрение Синода исправления орфографические. Вот, например, какого рода предположения об исправлении языка представлены были исправителями в Евангелии Луки (№ 1250): 2:12 вместо «младенец повит лежаще» — «младенца повита лежаща»; 2:15 вместо «иже» — «его же»; 2:35 вместо «от мног» — «от многих»; 9:53 вместо «грядый» — «грядущий»; 4:13 вместо «маломощи» — «маломощныя»; 22:44 вместо «каплющи» — «каплющыя». Древние формы и древние сочетания последовательно заменяются новыми, обрусевшими. Внесение русских особенностей в славянский текст Библии началось задолго до XVIII века, но самый решительный наплыв их в этот текст обязан, разумеется, елизаветинским исправителям, в особенности завершителям справы — Варлааму Лящевскому и Гедеону Слонимскому.

          Страшный при этих условиях архаизм славянского языка в Псалтири Елизаветинского издания объясняется тем, что из особой предосторожности, из опасения, что народ, привыкший слышать в церкви Псалтирь и Евангелие в известной форме, будет недоволен изменением языка. Святейшим Синодом решено было в тексте Псалтири и Евангелия значительных смысловых изменений не производить, а исправления помещать на полях (№ 1245, 1329).

          С точки [зрения] интересов славянского текста приходится пожалеть, что петровская справа не была напечатана, что по ней прошла рука последующих исправителей. Как и всегда в истории церковнославянского языка господствующий тип этого языка определялся текстом Библии: Библия была нормой литературных форм, той или иной степени диалектической его окраски. Старомосковская церковнославянская традиция в XVIII веке значительно ослабела. И петровские справщики считаются только с санкционированным поздним текстом Библии 1665 года и за пределами его не признают ничего достойного внимания. Елизаветинские их преемники прошли еще более не национальную схоластическую учебу в Киевской Академии, еще более отстали от вкуса к церковнославянскому языку, были далеки от желания и возможности знакомиться с видом Славянской Библии в ее славянских источниках. И вот вместо умеренно русифицированной Петровской Библии мы получили усиленно и систематически проведенную русификацию текста елизаветинского издания.

          Церковная традиция о славянском библейском тексте у елизаветинских справщиков неглубока. Как мы видели, Святейший Синод признал для себя достаточным положить во главу угла первой, официально проверенной и одобренной им Славянской Библии текст Московской Библии 1663 года. О происхождении московского издания 1663 года от Острожской Библии 1581 года в делах елизаветинской справы только упоминается для сведения (№ 1082); о составе острожского текста в некоторой части из новых переводов, сделанных по поручению князя Острожского, приводится в одном месте справка по предисловию к Острожской Библии.

          Какой-либо попытки к более подробному ознакомлению с происхождением и природой славянского перевода, кроме московской перепечатки острожского издания, у исправителей не замечается. Пред елизаветинскими справщиками лежал экземпляр Библии, исправленный при Петре I, так называемой Софрониевой и Феофилактовой Библии, в нем давался текст московского издания 1663 года и наряду одобренные уже исправления петровских библейных справщиков — этот материал почитался достаточным для подготовляемого издания, больше этого благоговейная к памяти Петра эпоха Елизаветы ничего не находила нужным делать. Она поставила для себя задачею снова пройти тот путь, который был сделан петровскими справщиками, проверить сделанную справу по тем же почти источникам, какие были приняты этой справой, дать, так сказать, последнюю корректурную отделку пред печатанием. Строго говоря, это издание по существу своему приготовлено было при Петре и должно было бы называться петровским, а не елизаветинским. Творческая, руководственная мысль издания определена и выполнена была при Петре, времени Елизаветы принадлежит здесь только проверка и самый выпуск Библии в свет. Имя Елизаветы здесь не по праву заслонило собою имя ее одухотворенного великого отца.

          Нельзя не пожалеть и о страшной пестроте библейского текста вышедшей в 1751 году и перепечатываемой без существенных изменений доныне Елизаветинской Библии. Холодная, комиссионная работа на мертвом, малоизвестном богослужебном языке приставленных далеко не добровольно к делу «библейных персон» не способна была передать одушевленных речей священных писателей в чарующем обаянии свойственной им живости и выразительности. Получилась ветхая от долговременного употребления риза с бесконечными заплатами из самых разнообразных новых лоскутьев, разного цвета, разной величины. И только высокое благоговение к священному содержанию и назначению этого труда заставляет забыть несовершенства в его исполнении...⁷¹

          Разумеется, мы далеки от безусловного, не академического осуждения Елизаветинской Библии. Как труд XVIII века, как предприятие не научного, а религиозно-просветительного характера, издание это обладает всеми правами на признательность и благодарность ему потомства и на уважение к почтенным труженикам той эпохи. И исправители, и церковная власть сделали то, что возможно было сделать в то время, при тогдашнем состоянии библейской науки и знания славянских текстов. Научные задачи в нашем нынешнем смысле не ставились пред сознанием исправителей Библии XVIII века и потому мы должны расценивать ее с точки намерений и запросов того времени. Ближайшим и непосредственно выраженным намерением государственной и церковной власти XVIII века в издании Славянской Библии [было] дать возможно правильное воспроизведение Библейского Откровения в том объеме и по тем источникам, какие намечены были церковным и общественно-литературным сознанием предшествующего века. Для целей практического назидания и религиозного просвещения намеченный вид Славянской Библии несомненно был вполне достаточен. Он доставлял пищу верующему сердцу и вполне пригоден был для оправдания тex традиций, с какими свыкся и какие признавал необходимым поддерживать тогдашний век. Запросы к Библии иного рода могли принадлежать только немногим отдельным лицам, ясно не выражались и естественно во внимание не принимались. Может быть, для первой официальной церковной ревизии священного текста можно было бы пожелать более широкой осведомленности и заинтересованности церковной власти в деле наилучшей передачи той Библии, которая много тысячелетий духовно окормляла Православное Славянство. Раздавались голоса, недовольные тем, что ревизией совершенно устранена с поля славянского сознания древняя Славянская Библия, ценная и в практическом, и научном отношении (укажем на немецкого ученого Михаэлиса); были ревнители перевода Библии на общедоступный, народный язык (припомним заботы Петра I), но, повторяем, все это одинокие голоса, и выработка общедоступного библейского славянского [текста] в ревизии XVIII века для своей не задававшейся широкими замыслами цели может почитаться вполне достаточной. Пусть, далее, сверки славянского текста с Греческой Библией Семидесяти (как ее понимал XVIII век) не имели научной силы и значения: все-таки они приучали мысль общества искать источники откровения за пределами данного славянского текста, расширяли кругозор и освежали ближайшее ходячее представление предмета. И скромная проверка всей Библии сравнительно с греческими текстами все-таки ручается за то, что грубых «погрешительных» речей вроде легенды о смерти Моисея, что было, например, в книге Исход в Острожской Библии, здесь мы не встретим.

          Мы не будем приписывать единственной нашей церковной ревизии Библии не существующих в ней достоинств, вроде внесения в нее «однородного характера — передачи греческого текста Семидесяти», как это делал покойный профессор Ф. Г. Елеонский,

          Значение этой ревизии стоит ближе к жизни и имеет общественное значение. Ревизия эта пересмотром и исправлением текста уяснила мысль, упорядочила до известной степени последовательность чтений, своими пояснительными прибавлениями и добавочными статьями приблизила Библию к народному сознанию. Она дала в руки народу до известной меры доступный его пониманию могущественный источник религиозного и морального научения. В этом ее несомненное и крупное общественно-воспитательное и церковное значение для своего времени.

          Наука с своей стороны вправе предъявить к этой ревизии свои запросы, и в этой области оценка не может быть так благоприятна. Основных недостатков этой ревизии мы имели уже случай указывать два: 1) «в полный разрыв с исконною традициею цельного, бывшего в церковном употреблении» до этой справы вышедшего из-под пера святого первоучителя Кирилла славянского текста, справа эта представляет искусственное сочетание разнообразных переводов с библейских текстов — греческих, еврейских и «в особенности латинских текстов неодинакового научного достоинства, случайных, неавторитетных по происхождению, нередко спорных и даже неприемлемых. Весьма соблазнителен, например, по скоей недоказанности и несоответствию с практикой Восточной Церкви, заимствованный с XV века от католиков прием нашего издания ставить наряду с каноническими книгами книги неканонические»⁷² и вообще составлять текст из случайно, по личным соображениям подобранных речений отдельных греческих кодексов и других источников; 2) справа эта, не довольствуясь удалением из церковного употребления бывшего до того времени в церковном употреблении Кирилловского библейского перевода, наложила руку на самый тип языка, освященного 900-летним употреблением в Церкви и в письменности, и без достаточных оснований ввела в этот священный для славянства богослужебный язык русский облик форм и речений.

          Чем объясняются эти отрицательные особенности библейской справы XVIII века?

          Требования филологической критики относительно чистоты и однородности восстановляемого текста не были известны первой половине XVIII века. Все тогдашние издания греческого библейского текста, бывшие под руками у библейных исправителей, склоняли их мысль к возможности пользоваться сводным методом в самой широкой степени. Как мы только что указывали, и Александрийский, и Ватиканский кодексы и издания Комплютенское и Альдинское, бывшие под руками у исправителей, вовсе не следовали точно одному тексту, а представляли сочетание, сводку из нескольких кодексов, были искусственными, сводными текстами без ясного отделения одного текста от другого. Все это вовсе не направляло мысль русских иеромонахов, никогда не ставивших Библию и вообще область текстов предметом своего изучения, к какой-либо отчетливости в обработке славянского текста. Итак, в этом общенаучном воззрении на подобные работы — первая причина, почему текст исправленной Библии вышел составленным из самых разнородных материалов, из сочетания разных мировоззрений и культур. Здесь мы видим недоразвитие научного метода, ставшего прочным достоянием науки только через сто лет после елизаветинской справы, по которому нельзя восстановлять текст без изучения его рукописной и литературной истории. XVIII век пытался обойтись без этой предварительной работы, пытался воссоздавать текст произвольно, по способу смысловой или текстуальной конъектуры, то есть начинал работу с конца надлежащего метода, и потому его работа так неустойчива и шатка. Наши русские справщики петровского и елизаветинского времени, равно как и их властные руководители, были верными сынами своего времени и дали то, что мог дать их век. Были и другие, временные причины и той узости, ограниченности задания высшей власти, при которой не могла получиться «Славянская» Библия, а только ее русское воспроизведение XVII века, и того крохоборства и бессистемности исполнения, какое мы наблюдаем в справах XVIII века. И прежде всего — церковная власть весьма ревниво оберегала свой авторитет. В первый раз Русская Церковь прикоснулась своим сознанием, то есть приложила свой авторитетный штемпель к бывшему в то время в ходу частному Острожскому тексту Библии 1581 года при издании библейского текста в Москве в 1663 году. До этого времени участие церкви, как власти, в жизни библейского текста не замечается. Влиятельное до этого времени Острожское издание Библии 1581 года обязано всецело частному почику Острожского князя. Более ранние виды текста еще менее отмечены какой-либо санкцией русской церковной власти: они шли и развивались по традиции из славянских земель или и у нас, на Руси, по частному почину — без церковного воздействия. И вот впервые отмеченное церковною властью как авторизованное первопечатное московское издание Библии 1663 года сразу становится непререкаемым авторитетом. В глазах этой власти издание это обладает всей полнотой достоинств, хотя по существу издание это пред изданием 1663 года не было проверено, от частного Острожского издания [Библии] отличалось весьма мало, вообще прав своих на высокую церковную санкцию ничем не доказало. Вследствие народного употребления это случайно авторизованное издание приобрело к XVIII веку в глазах власти такую устойчивость, что отступление от него признавалось невозможным. Вот по этим основаниям, нам кажется, русское правительство в лице Петра признало первопечатное московское издание Библии той непререкаемой основой исправляемой Библии, для которой требовались только небольшие формальные сверки и стилистические поправки, применительно к созданной в конце XVII века старое московской партией традиции о греческом тексте Семидесяти как источнике всего Библейского Откровения. Сила традиции и московское самомнение, преклонение пред своей правотой, в духе раскольников XVII-XVIII веков — вот почему первопечатное издание призвано было задавать тон всей последующей истории славянского библейского текста!

          Почти то же самое, что объясняет смешанный характер библейского текста по его содержанию, нужно сказать и в оправдание недостаточной чистоты славянского языка Елизаветинской Библий, недостаточной связи его с предшествующим ходом развития славянского библейского перевода. Славянское сознание в первой половине XVIII века спало еще глубоким, непробудным сном под напором чуждых антинациональных влияний не только у нас, а и во всех углах славянского мира. Церковнославянский язык сохранялся в Православно-Восточной Церкви в богослужении и доживал последние дни в литературном употреблении, притом давно уже не без значительной примеси современного народного языка. В это время, под влиянием реформы Петра искусственный литературный церковнославянский язык усиленно во всех отраслях заменялся у нас языком народным. Потребностям церковного учительства, потребностям практического, жизненного назначения Библии, — как мы видели, оживившимся в это время — естественно мог лучше удовлетворить язык народный или сближенный с народным, чем чистый язык богослужения и церковной литературы. Да и знание этого языка у ученых этого времени могло быть только относительное, основанное на практическом употреблении этого языка, без всякого школьного руководства. Киевская Академия того времени говорила и писала по-латыни; выступления на так называемом народном языке представляли смесь южнорусского, польского и латинского языков с придачей к ним изредка церковнославянских речений и образований; в программу обучения славянский язык включен не был. Писания южнорусских ученых того времени стилизовались в Москве и Петербурге применительно к типу великорусского наречия. Естественно, что знаток греческого языка, иеромонах Иаков Блонницкий (1745-1748), учитель богословия, греческого и еврейского языков иеромонах Варлаам Лящевский (1747-1751) и учитель философии иеромонах Гедеон Слонимский, потрудившиеся в это время в исправлении Елизаветинской Библии, не были знатоками и поклонниками славянского языка в более чистой форме. Они дали, что могли дать, и с полным правом могли сказать: fecimus, quod potuimus: meliora facient potentes!..

          Продукт настроений и скромных традиционных познаний XVIII века в области Славянской Библии, Елизаветинская исправленная Библия 1751 года как бытовое явление высшего порядка сразу по выходе в свет проявила себя в непонятном для строгого сознания науки влиянии на окружающую атмосферу, в стихийном росте этого влияния до степени несокрушимой твердости, до обаяния религиозной святыни. Как снежный ком при вращении постепенно увеличивается в своем объеме, так и бытование такого предмета самим фактом своего пребывания на глазах у всех поднимает его значение, освящает его форму до степени обязательного почитания с гораздо большею и осязательною степенью прещения несклонным к этому почитанию, чем при непризнании очевидных научных доводов строгого исследования. Простое бытование возводит себя на степень общеобязательного, непреложного культа...

          И прежде всего-властность бытовой традиции, неумение и нежелание учесть ее достоинство выразились, как мы видели, в полном, безраздельном доверии к объему священ ных книг, к тем добавлениям Славянской Библии, какие вошли в нее в XV веке, в период частного о ней попечения под влиянием Католической Библии, и без всякого обсуждения приняты и в исправленную церковным сознанием, санкционированную Библию. Практически это понятно: мысль исправителей не должна была заходить за пределы XVII века, где объем канона библейских книг в Славянской Библии в виде католической практики был незыблемым догматом. Но в исторической перспективе странно, что создание новой сознательной эпохи в церковном понимании в области Библейского Откровения не побуждает церковную власть к расширению своего кругозора за пределы недавней обывательской традиции. Даже Третья книга Ездры, известная только в латинском, а не [в] греческом тексте, явно позднего, христианского происхождения, нашла себе беспрекословное место в ветхозаветной части Библии, соглашенной будто бы во всем с Греческою Семидесяти переводников Библиею. Видно ревнивое желание не уступить ни в чем объему латинской Вульгаты, использовать все доступные средства к уяснению и восполнению текстов, хотя бы эти добавления принадлежали к иному мировоззрению и культуре и только там находили себе оправдание. Получается впечатление, что Тридентский собор, санкционировавший неканонические книги наряду с каноническими, нашел для себя столь же послушных исполнителей на Востоке, как и на латинском Западе. Единственное ограничение для новой в Славянской Библии католической тенденции заметно в протоколах синодальной елизаветинской справы только в отношении Третьей книги Ездры: ввиду того, что книга эта переведена с латинского и известна только в Вульгаге, она положена в Библии после всех других ветхозаветных книг. Эта незначительная уступка совпадает как раз с такою же уступкою некоторых католических ученых после Тридентского собора, которые для смягчения резкости уравнения канонических и неканонических книг, произведенного на этом соборе, предложили хитроумно обозначить книги неканонические как второканонические, вошедшие в канон будто бы несколько позднее канонических. Уступка Елизаветинской Библии идет, впрочем, не гак далеко, как это сделали католические защитники тридентекой истины: те считали второстепенными в каноническом смысле все неканонические книги, а елизаветинские редакторы Библии относят это к одной только Третьей книге Ездры. Первая руководственная церковная ревизия Библии освятила без всякого обсуждения новое добавление Библии в виде русского позднего перевода неканонических книг, который случайно вошел и бытовал в частном издании-при содействии католиков — около двух веков. Существенная особенность русского типа Славянской Библии — внесение неканонических книг — получила завершение и полное признание в этой ревизии.

          Старый, исконный церковнославянский библейский текст начального кирилловского происхождения сохранялся еще в Восточно-Православной Церкви и в это время сдвига с древних устоев в богослужебных книгах. Там до сих пор он был защищен от рук синодальных исправителей своим положением в ряду богослужебных текстов, своею удаленностью от исправительских замыслов. Но вот в конце елизаветинской справы, в 1748 году, в Святейшем Синоде было возбуждено дело о причине разностей между текстом богослужебным — паримийном в Триодях и полным — библейном в правленной Библии. На запрос Святейшего Синода по этому делу справщики Московской Синодальной типогрфии не могли дать никакого ответа. И на основании такой справки Святейший Синод 28 октября 1769 года вынес определение, чтобы паримийный текст в Триоди был согласован с текстом исправленной Елизаветинской Библии. Этим определением церковной власти текст святого первоучителя Кирилла окончательно был похоронен. И такое сознание продолжает держаться в церковном управлении до настоящего времени, хотя основания для него и в свое время, 140 лет назад, как мы видели, были более чем шатки⁷³.

          Высшая, наиболее яркая форма бытового сознания относительно Елизаветинской Библии проявилась в попытке охранительного течения первой половины XIX века, по католическому образцу, придать этому тексту непогрешимость и неподвижность католической Вульгаты, в стремлении канонизовать его. Течение это имело не церковный, а государственный характер, состояло в стремлении установить и упрочить господствовавшие в то время государственные и церковные формы жизни в ограждение против прогрессивного поворота русской гражданственности, начавшегося при Александре I. В отношении Библии принято было общее решение изъять ее из народного упротребления или, по крайней мере, стеснить ее распространение. Библия в это время, по почину Российского Библейского Общества, переводилась на русский язык. Под влиянием нового охранительного направления перевод священных книг на русский язык был приостановлен; ранее переведенные и отпечатанные восемь книг Библии не были пущены в продажу, а отдельные издания Пятокнижия Моисеева в конце 1824 года и в начале 1825 года были сожжены. Так была с корнем вырвана попытка Санкт-Петербургской Духовной Академии прийти на помощь духовному просвещению переводом Библии на народный язык...

          Это не было следствием официального решения церковной власти, это было делом только реакционной политической партии, впрочем, с участием и некоторых высших духовных лиц. Наиболее уравновешенные представители Церкви глубоко скорбели по поводу такого отношения к Библии. «Я не могу без глубокой скорби вспомнить», — писал в 1857 году Киевский Митрополит Филарет, — «что ... нашли необходимым предать огню ... несколько тысяч экземпляров пяти книг святого пророка Моисея, переведенных на русское наречие в Санкт-Петербургской Духовной Академии и напечатанных Библейским Обществом». Высказывал осуждение этому и Митрополит Филарет Московский в том же 1857 году: «Это темное пятно на том, кто выдумал сию меру и своею необдуманною ревностью увлек других. Но пятно сие не падет на верховное духовное начальство. Святейший Синод не составлял определения о сем»⁷⁴. Впрочем, скорбные голоса относятся к более позднему времени, и высшее церковное управление в свое оправдание не может представить какого-либо документа в доказательство своего несогласия или естественного в его положении выступления против такого дикого вмешательства в область его исключительного ведения. Полигика велась от имени и в защиту Церкви и проявилась в разнообразных мерах церковно-охранительного порядка. Своеобразной расправой с русским переводом выражено было убеждение, что русский язык недостаточен для передачи Священного Писания. Но и менее опасный для просвещения народа, по своей отдаленности от живого наречия, славянский текст Библии все-таки нужно было поставить в такое положение, чтобы он не мог вызвать каких-либо размышлений, не мог угрожать каким-либо разномыслием. И вот внушается католическая тенденция, что дозволение читать Библию каждому, без различия, опасно вследствие возможности ее перетолкования, принимаются меры к запрещению для народа домашнего чтения Библии, признается достаточным слышать чтение Евангелия в церкви. В этом направлении проводится ряд мероприятий, преимущественно в области руководящих канонических указаний и школьного преподавания. Почин в этом деле принадлежал обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову (1836-1855). Главнейшие мероприятия были следующие.

          1) Были изданы так называемые a) Грамоты Вселенских Патриархов об учреждении Святейшего Всероссийского Синода и b) Послание Патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере (СПб., 1838), переведенные с греческого Петербургской Духовной Академией⁷⁵. В них твердо и ясно излагалось официальное церковное учение об одинаковом достоинстве в Библии канонических и неканонических книг, внушенное Тридентским собором. Славянская Библия, обнявшая в Елизаветинском издании все канонические и неканонические книги, находила себе в этом Послании авторитетное оправдание.

          2) Были изданы «Патриаршие грамоты», то есть грамоты греческих патриархов XVIII века к российскому Святейшему Синоду. Позднее греческое исповедание, как мы видели, уже с XVII века несвободное от латинских привносов, усиленно внушалось русскому обществу, особенно молодому поколению. Грамоты эти разосланы были во все духовные учебные заведения и обязательно раздавались воспитанникам семинарий при окончании ими курса. О чтении Священного Писания в патриарших грамотах сказано было следующее: «Всякому благочестивому позволяется слушать Писание, дабы веровать сердцем в правду, и устами исповедовать во спасение; но не всякому позволяется, без руководстьа, читать некоторые части Писания, особенно Ветхозаветного. Без разбору позволять неискусным чтение Священного Писания то же значит, что и младенцам предложить употребление крепкой пищи». Этим грамоты внушали в известных кругах русского общества мысль, будто в Православной Церкви есть правило не всем христианам дозволять чтение Слова Божия.

          3) Руководством по богословию в духовных академиях и семинариях в 1838 году назначено было «Православное исповедание веры» Петра Могилы. В этом исповедании наряду с Заповедями Божиими поставлены еще заповеди церковные. Чрез это в естественном порядке проводилась в сознание общества мысль, что веление и усмотрение Церкви в каждый отдельный момент имеет непререкаемое значение, одинаковое с Божественною Волею. Самый вид Слова Божия путем такого рассуждения становился в зависимость, приобретал тот или иной авторитет от понимания Церкви.

          4) Предпринят был пересмотр классических и вспомогательных книг по богословским наукам, употреблявшихся в духовных академиях и семинариях, в видах ближайшего приспособления их не только к догматам, но и к преданиям и чиноположениям Православно-Кафолической Восточной Церкви⁷⁶.

          Главное идейное участие в проведении этого направления привелось принять на себя Санкт-Петербургской Духовной Академии в лице ее ректора епископа Афанасия Дроздова [Так в тексте. — Ред.] и при посредстве журнала «Христианское Чтение».Подготовлено и создано было ходячее мнение, что вся христианская истина олицетворялась в тогдашнем русском церковном сознании и его формах.

          В собственном смысле научная разработка славянского текста Библии стоит вне всякой связи с конфессиональным соображением или бытовыми потребностями. Источник этой разработки находится в зависимости от чисто научного движения. Национальное славянское пробуждение начала XIX века обратило взоры славянских ученых к прошлому, к истории славянского народа, а вместе и к его древнему языку, И вот желание услышать звуки древнего славянского языка побудило ученых впервые с научными замыслами раскрыть книги Священного Писания в древнеславянском переводе, так как древний язык сохранился преимущественно в книгах Священного Писания. Одновременно с этим движением национального славянского изучения предъявлялись к славянскому языку запросы и со стороны начинавшегося в XIX веке нового сравнительно-исторического метода языкознания. В общем интерес к славянскому тексту Священного Писания в начале его научной разработки объясняется исключительно филологическими потребностями. Характер этого интереса отразился и на последующем виде разработки и уяснения славянского библейского текста.